Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Огромным успехом пользовался А.А. Санин. Про него писали, что он не только «замечательный режиссер», «неподражаемый художник», но что он способен создавать сцены, «про которые не знаешь как и рассказать».

Рядом с Саниным совершенно невероятным был успех хора, который не только неподражаемо звучал (иностранцы поражаются преимущественно русскими басами), но который, благодаря Санину, тоже буквально потрясал публику своим поведением на сцене.

Особенно поразительно было разнообразие настроений хора: то он непревзойденно передает горе и отчаяние (хор стрельцов в опере «Хованщина»), то озорство в песне про сплетню в той же опере, то трагедию сжигающих себя людей (финал «Хованщины»), то безудержный и страшный революционный порыв толпы в сцене под Кромами в «Борисе Годунове».

«Откуда в них эта культура, дисциплина, любовь к пению на сцене?» – спрашивали французские газеты.

До Дягилева ничего подобного Европа не слыхала и не видала на сцене. Она и подозревать не могла, что все это возможно в театре.

Русский сезон 1913 года тоже был необычайно ярким. Он не уронил, а, наоборот, еще больше укрепил за границей русское имя. В Париже состоялось тогда 16 представлений балета с интереснейшими программами, перед шикарнейшей публикой, переполнявшей театр. В опере же, вместо предполагавшихся 10 спектаклей, состоялось 12 («Борис Годунов» и «Хованщина» прошли по шесть раз) и тоже при переполненном театре.

Необычайно большой успех был и в Лондоне, несмотря на плохой театр (Drury Lane). Я не помню в точности числа представлений, но там у нас тоже были добавочные спектакли.

Между прочим, в Лондоне в 1913 году сверх «Бориса Годунова» и «Хованщины» шла еще и «Псковитянка». Как неподражаем был в ней опять-таки Шаляпин в роли Иоанна Грозного, в особенности на коне и в сцене смерти дочери, и Санин с хорами псковской вольницы!

Дело Дягилева длилось несколько лет. И успех его все возрастал. И неизвестно, во что бы он вылился в конце концов, но его прекратила вспыхнувшая война 1914 года.

Его дело было всего только частным предприятием, частной инициативой. Но – как странно! – его приходится оценивать теперь, как дело национального и даже государственного значения. В области искусства никто до Дягилева не сумел поднять русское имя за границей на такую высоту! Никому и после Дягилева не под силу хотя бы в какой-нибудь слабой степени повторить то, что сделано им!

Французы истолковали это по-своему и сказали: «Можно быть уверенным, что имя Дягилева заглавными буквами впишется в историю театра во Франции в XX столетии».

А между тем он был так скромен и так не желал себя афишировать, что никогда в объявлениях не подчеркивал своего имени и не появлялся на сцене при настойчивых требованиях публики рядом со своими знаменитыми артистами – ни с Шаляпиным, ни с Нижинским.

Я встретился с Дягилевым в эмиграции – в Париже в 1925 году. Он пригласил меня к себе, и мы о многом дружески поговорили. Между прочим, он очень приветствовал меня в моей работе (у меня шел тогда уже второй сезон цикла концертов в Comedie des Champs Elysées по истории музыки в России – от простого к сложному) и вдруг спросил, что я думаю о перспективах русской оперы в Париже?

Я был очень смущен и удивлен таким вопросом и в свою очередь спросил его, как это он, человек такого размаха и такого опыта, может задавать мне подобные вопросы? Что ценного могу ответить ему я, всего только певец, никогда не занимавшийся организацией оперных сезонов, да еще за границей?

– Нет, нет, – возразил мне Дягилев. – Я вас спрашиваю совершенно серьезно… Я в вас вижу не только певца, но и организатора, человека с инициативой.

– Ах вот как! – отвечаю. – Ну, хорошо, спасибо… Скажу вам до конца все, что думаю по этому поводу. Для вас, Сергей Павлович, оперных перспектив в Париже нет и быть не может. Вы начали не с того конца! Вот если бы вы начинали с простых форм оперы (с «Жизни за царя» и «Русалки») и постепенно переходили бы к более сложному (к «Демону», «Снегурочке», «Евгению Онегину», «Пиковой даме»), тогда у вас были бы большие перспективы. Сейчас же, когда вы так блестяще, с такими силами и таким триумфом показали Парижу вершины русского оперного творчества («Борис Годунов», «Князь Игорь», «Хованщина»), куда вы дальше пойдете? Что еще можете вы показать?

Сергей Павлович глубоко задумался и через некоторое время ответил:

– Вы совершенно правы: оперных перспектив у меня нет, и мне не остается ничего другого, как заниматься балетом.

Этот знаменательный разговор я очень часто теперь вспоминаю, в особенности когда приходится наблюдать, что делается за рубежом. Все говорят, что хотят нечто создать в эмиграции, использовать имеющиеся здесь артистические силы и пытаются организовать там и сям русские оперные сезоны.

И все странным образом начинают опять-таки не с того конца, – первой, самой подходящей для постановки оперой почти всегда и всюду считается… «Борис Годунов».

Создать так ничего и не удается.

Ф.И. Шаляпин

Об искусстве Ф.И. Шаляпина