Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Имя Ф.И. Шаляпина известно всем. Его искусство завоевало весь мир.

По мере того, как время и события уносят от нас его образ, становится необходимым вызывать в памяти как его самого, так и элементы его искусства.

К сожалению, у нас нет иных средств для этого, кроме лишь рассказа о нем.

Вот и на мою долю выпадает нелегкая задача рассказать об искусстве этого изумительного человека. (И многие говорят, что это должен сделать именно я, потому что судьба подводила меня к нему довольно близко.)

Когда-то, еще мальчиком, я случайно «открыл» его для себя и разинул рот от изумления: для меня перестало существовать все другое…

Позже мы целой компанией моих сверстников следили за ростом, как нам тогда казалось, «нашего» Шаляпина, и мы гордились им, как кем-то, кого будто открыли-то именно мы…

Потом я потянулся за ним. И наконец, сам того не заметив, я очутился около него, на сцене.

На мою долю выпало особенное счастье: я много-много раз участвовал вместе с ним, как в России, так и за границей (Париж и Лондон) в прекраснейших, настоящих «шаляпинских» спектаклях-празднествах, ни с чем не сравнимых и непревзойденных.

Кроме того, мне приходилось бывать и у него в доме, общаться с ним в обстановке самой обыденной, человеческой. Я знаю его, например, в огромных охотничьих валенках, сидящим на стуле и всегда что-нибудь интересно рассказывающим со всей непринужденностью и юмором настоящего русского человека.

Таким образом, выходит, что материала для рассказа у меня много, рассказать есть что. Я не только много раз видел и слышал Шаляпина в разных партиях, но я мог и наблюдать его, мог сравнивать, а в некотором роде и изучать его творчество на протяжении очень большого количества времени – в общей сложности в течение, приблизительно, сорока лет.

Тем не менее, при всем этом, я в данную минуту чувствую смущение. Меня смущает прежде всего объем темы, исчерпать которую сегодня не только мне, но и никому не по силам.

Далее я задумываюсь над вопросом – как, каким образом можно рассказать об искусстве человека, которого надо было видеть и слышать?

И еще: откуда взять слов для этого? Ведь за пятьдесят почти что лет шаляпинского искусства слова-то уже все сказаны, их больше нет… И сказаны они в таком количестве, такими людьми и с такой силой, что, кажется, дальше и идти некуда… Им изумлялась не просто публика, но среди нее лучшие люди – знатоки и ценители: художники, музыканты, скульпторы, историки искусства, профессора, писатели, психологи, короли и императоры. Признание абсолютное и во всем мире… Критика отскакивала от Шаляпина.

Но как странно, как удивительно, что часто самые лучшие слова восхищенного мира по адресу Шаляпина не отражают его искусства.

Не знаю как кому, а мне всегда кажется неподходящим называть Шаляпина «знаменитейшим певцом», «всемирно известным могучим басом», «громовым голосом» и проч.

Несмотря на внешнюю правильность подобных выражений (басом-то он обладал, конечно, и могучим, и известность-то у него мировая!), все-таки дело ведь не только в этом, а в некотором смысле даже и совершенно не в этом.

В искусстве Шаляпина едва ли не самые сильные впечатления были построены совсем не на силе голоса.

Наоборот! Скорее на мягкости, почти что на слабости (!) голоса. А вернее, что зрители и отчета себе в такие моменты не отдавали – какой у него голос.

Кто видел Шаляпина, хотя бы в «Русалке» или в «Борисе Годунове», тот помнит, конечно, как потрясал своей беспомощностью безумный мельник и решившийся на схиму царь Борис.

Одной «громовостью» голоса, разумеется, не объяснишь и еще многого. Почему, например, Париж, французский Париж, воздал нашему Шаляпину-иностранцу громадные почести при его погребении? Или почему инициатива чествования его памяти во многом принадлежала и драматическим театрам Европы? В некоторых из них в день смерти Шаляпина представления прерывались и публика приглашалась встать и сохранить минуту молчания, чтобы почтить память только что скончавшегося величайшего актера нашей эпохи?

Но, главное, если идти путем оценки Шаляпина всего только как «баса», то непременно наталкиваешься на какие-то пустяковые разговоры… Начинают, например, спрашивать, неужели его голос был лучше, чем у Коттони, или у Титта Руффо, или у Маттиа Баттистини?

Все это бесконечно далеко от искусства Шаляпина. В том-то и дело, что сравнивать его не с кем. Сравнение возможно лишь с теми, кто неизмеримо ниже его.

Его искусство стоит совсем особо, и наши слова – бедные человеческие слова! – совершенно не в силах его объять.

Шаляпина надо приять как-то по-иному, счесть за какое-то из ряда вон выходящее явление. Может быть, даже причислить к некоторому чуду, совершавшемуся в области театра на наших глазах.

Однако говорить о Шаляпине все-таки приходится. Говорить и рассказывать словами о том, что надо было слышать и видеть.

Как приступить к этому?

Мне думается, что задача моя хоть сколько-нибудь облегчится, если я попробую подойти к вопросу несколько кружным путем и взглянуть на Шаляпина в некоторой исторической перспективе.

Появление Шаляпина