Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

И еще одно: необычайно ярко выявилась тогда роль интеллигенции. Откуда что в ней взялось и сколько ее оказалось… Повсюду среди уличной возбужденной толпы появлялись и офицеры, и чиновники, и инженеры, и адвокаты, и просто интеллигентные обыватели, и все они обращались к толпе с призывами поддерживать порядок и дисциплину, не допускать эксцессов и хулиганства, охранять памятники, дворцы, музеи и прочее.

Революцию все тогда называли «бескровной» и «Великой»…

В подобных настроениях прошел почти целый месяц март 1917 года, «медовый месяц» революции. Забывалась война… Забывались нехватки… Повсюду и почти ежедневно происходили интереснейшие и – казалось – важнейшие собрания, открытые и закрытые. Все жужжало, и все говорило на них…

Я помню частное совещание в квартире Горького. Собрались художники, литераторы и артисты с Шаляпиным во главе… Говорили много, сочно и красочно. Основная тема собрания была охрана искусства. Предлагалось обратиться с ходатайством к Временному правительству учредить особое министерство искусств, которое взяло бы под свое покровительство дворцы, музеи, театры, памятники и прочее и ведало бы всем этим. И все сошлись на том, что такое дело нельзя откладывать, в нем «промедление смерти подобно», решено было немедленно за него взяться… Горячие же головы, присутствовавшие на собрании, предложили сейчас же начать «служить революции»… Я тогда не уяснил себе, как они себе это дело представляли…

Помню другое собрание в доме Ф.И. Шаляпина. Горький попросил его устроить встречу, кажется, троим представителям Финляндии. Их чествовали… Говорили приветственные речи… Разъясняли смысл происшедшего переворота… Настроение у всех было праздничным. А в заключение Шаляпин даже петь стал. Обыкновенно подбить его на это почти не удавалось.

Помню и большое публичное открытое собрание в зрительном зале Императорского Михайловского театра. Блестящие речи… Виднейшие ораторы, не помню точно – то ли члены Временного правительства, то ли члены Государственной думы… Все говорили о завоеванной свободе, о строительстве новой жизни, об уничтожении привилегий, о равноправии, о выборном начале повсюду и прочем… Необычайный подъем… Горящие глаза… Энтузиазм толпы, до отказа переполнившей театр…

Помню, конечно, и собрания Мариинского театра (закрытые), и даже не одно, а несколько. Там, прежде всего, обнаружилась всеобщая растерянность… Собралась не только труппа солистов, но представители оркестра и хора, а также служащих и рабочих театра…

«Что теперь делать-то будем? – вполголоса спрашивали все друг друга… – И что теперь с нами будет?.. Нет ни „антрепренера нашего“ (т. е. государя), нет ни Министерства двора (в котором мы состояли на службе), нет ни конторы императорских театров, ни чиновников ее… Как быть? Куда деваться? За что приняться?..»

Однако понемногу заговорили и громче. Нашлись ораторы, которые указывали на то, что как бы ни было значительно все происшедшее, оно не может все-таки сделать ненужным такой аппарат, как наш… Государство остается… Его учреждения тоже… Театры в государстве вещь необходимая…

«Не будем же теряться, – говорили ораторы. – Если мы раньше служили царям, то теперь будем служить народу… В этом наш долг и наша обязанность… Останемся же на своих местах и за все возьмемся сами… Сами все и управим, все организуем… Чиновники нам больше не нужны… Пока же нам предстоит выбрать особый комитет для ведения театрального дела и избрать делегацию для переговоров обо всем с вновь назначенным от Временного правительства комиссаром по управлению бывшими императорскими театрами»…

Комитет и делегация были избраны, и собравшиеся, как будто бы, поуспокоились, по крайней мере, с внешней стороны.

Поднятию настроения много способствовало, разумеется, и то, что подобные собрания происходили тогда и в других театрах – императорских и частных, – и все они пришли к аналогичным выводам. Кроме того, я вспоминаю, какое удивительное впечатление произвел тогда на всех день похорон жертв революции (запомнилась даже дата его – 23 марта 1917 года). Жертвы все-таки были, числом 70–80 человек, преимущественно рабочих. Их убила полиция, стрелявшая из пулеметов с крыш…

Я очутился тогда около 8 часов утра на углу Каменноостровского и Большого проспектов Петроградской стороны. Улицы уже запружены народом. Люди стоят сплошной стеной в несколько рядов на тротуарах. Средина улицы свободна… Ждут начала процессии, и людей все прибывает… Подходят и войска с командирами и оркестрами музыки на флангах… Выстраиваются шпалерами по обе стороны дороги…

Издали доносится пение… Вслушиваешься… Поет толпа «Вы жертвою пали в борьбе роковой…». Она движется по Петропавловской улице. Ближе, ближе… И вот над несметным количеством людей, затопивших всю улицу, различается несколько красных гробов… Они мерно раскачиваются, толпа несет их над головами… Еще ближе толпа…