Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Вначале музыка была представлена военными духовыми оркестрами, но с течением времени на концертах-митингах стали появляться артисты-певцы и инструменталисты. И все они должны были аккомпанировать речам, подкреплять и как бы санкционировать все то, что говорили ораторы. Предлагалось исполнять лишь боевое, героическое, бравурное.

Подобная роль музыки далеко не всех артистов удовлетворяла. Они вначале безоговорочно согласились «служить революции» и горячо за это было взялись, но увидев, что их лишают самостоятельности, что они должны исполнять лишь то, что подходит по тону к речам, постепенно стали охладевать к такому служению и стараться по возможности от него отвиливать.

А между тем это понемногу становилось обязанностью. Впрочем, крупных артистов устроители стали подкупать к участию своеобразными гонорарами натурой – мешок муки, бочка масла или жиру, пуд сахару и прочее.

Приблизительно с мая 1917 года стала обнаруживаться иная волна революции. Наряду с празднованиями заговорили о строительстве новой жизни и о ее повседневности. Там и сям стали открываться школы грамоты – увы! безнадежно пустовавшие – и так называемые культурно-просветительные комитеты. Тогда появилось многое множество рабочих и солдатских клубов и при каждом из них по культурно-просветительной ячейке. Выбитые революцией из колеи интеллигенты «всех сортов оружия», в том числе и артисты, охотно пошли на работу «по культуре и просвещению».

Рисовались широкие возможности, открывался необъятнейший горизонт интереснейшей, самостоятельной и свободной работы.

Наконец-то!.. А то все говорили и кричали о завоеванной свободе, а свободы-то и не было, все было подчинено определенным течениям политики!..

Волной строительства новой жизни был захвачен и я. Если не изменяет мне память, то приблизительно в том же мае 1917 года ко мне обратились рабочие Орудийного завода (что на Литейном проспекте) и усиленно просили меня устроить им целый Дом культуры и просвещения. В их руках оказались помещения бывшего Училища правоведения, откуда-то взятая прекрасная библиотека, оркестр бывшего Жандармского дивизиона, и вот теперь требуется оборудовать образцовую школу, построить сцену для спектаклей, и, если возможно, мне же и возглавить все это дело – стать заведующим Домом культуры и просвещения Орудийного завода.

Вначале я резко отказался от подобного предложения.

Но, подумав и посоветовавшись с друзьями, согласился. «Все равно, – рассуждал я, – дело сделано, рабочие-орудийцы всем этим обладают. Назад они ничего не вернут. Если не возьмусь помогать им я, возьмутся другие и, быть может, не сумеют как следует наладить дело. А у меня все-таки есть кое-какие знания и связи большие… Справлюсь»…

Надо сказать, что в то время у меня пропал интерес к Мариинскому театру, и я не чувствовал с ним себя связанным. Он был закрыт до осени, а что будет осенью, для меня было покрыто мраком неизвестности. Я так-таки и не верил в возможность коллективного управления театром. Мне рисовалась единая воля для этого – заведующий или управляющий труппой, директор – как хотите назовите, но вот этой единой-то воли в Мариинском театре в то время и не существовало. А когда потом она все-таки появилась, она не удовлетворила меня.

Ну, словом, я взялся за дело создания Дома культуры и просвещения при Орудийном заводе. Рабочие назначили мне жалованье, продовольственный паек и предоставили почти неограниченные возможности для организации дела. И во всем предоставили мне полную свободу и обещали ни в чем не стеснять.

Могу сказать, что в течение трех месяцев – июнь, июль и август 1917 года – я работал как вол, пустил в ход все свои артистические, технические и педагогические знакомства и связи, и в конце концов у нас получился просто-таки образцовый Дом культуры и просвещения. В нем был чудный зал, прекрасно оборудованная сцена, библиотека с передвижными каталогами, школа грамоты для детей и взрослых с прекрасными преподавателями, отделение Народного университета имени инженера В.И. Лутугина (очень почитавшееся в то время имя).

В конце августа мы торжественно открыли этот дом. Отслужили молебен, пришел генерал – начальник Орудийного завода (забыл фамилию). Все было радостно, и все были довольны.

Мимоходом отмечу, что за молебном диакон возгласил «Благоверному Временному правительству многая лета». Чудесно певший хор ближайшего храма подхватил это…

К сожалению, это так хорошо начавшееся большое дело мне пришлось скоро оставить. Я старался вести его, не вмешивая в него политику, но понемногу стал замечать, что все мои проекты и планы культурной работы вызывают недоверие рабочих, они во всем старались увидеть мой якобы «буржуазный» подход к делу (приближался ведь октябрь 1917 года, и среди рабочих росли соответствующие настроения).

В конце концов на одном из собраний был поставлен вопрос о том, нужен ли я им в качестве заведующего, «сами управимся».