Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Слава богу, мне не пришлось объясняться на эту тему, я отправился во фронтовую поездку с театром П.П. Гайдебурова и О.О. Преображенской. Об этом выше я подробно уже рассказывал.

По возвращении из этой поездки я застал уже торжество большевизма и новую неразбериху и бестолочь в «строительной» работе. В театрах появились комиссары, труппой не выбранные, а назначенные центральной властью. А во главе культурно-просветительных комитетов оказались безграмотные мальчишки и неучи.

Продолжать сколько-нибудь связный рассказ об этом времени, даже в такой приблизительной последовательности, как было до сих пор, я больше не в состоянии. Отмечу совсем уже в беспорядке лишь самое главное и то, чего не отметят другие, и прежде всего подчеркну, что та невероятная путаница в головах, которой мы достаточно наслушались еще до большевиков, теперь начала принимать размеры чудовищные.

Все кричало теперь о культурно-просветительной работе[32]. Количество рабочих и солдатских клубов, «пролетарских» и «социалистических» театров возросло до сказочного. Но с их репертуара не сходили пьесы вроде «Дама с машинкой», «Ночь в будуаре», «Роман с контрабасом», «У Артура был тромбон», а то так «Отелло», «Савва» Андреева, «Привидение» Ибсена, и все это непременно с танцами, то «до трех часов ночи», то до утра или «пока маэстро махать не перестанет»…

Я собирал тогда коллекцию афиш того времени и мог бы привести необъятное количество спектаклей подобного рода.

Наряду с этим в центре города в лучших театрах шли обычные театральные представления, но, как водится, с речами и вставной музыкой («Марсельеза», «Дубинушка», «Эй, ухнем»).

А однажды мы пели ни много ни мало как «Реквием» Моцарта – четверо солистов, бывший придворный оркестр, хор бывшей придворной капеллы, с мальчиками вместо женских голосов, дирижер Мариинского театра Коутс. И устроил это комиссариат просвещения с Луначарским во главе.

«Реквием» имел громадный успех. По окончании его нам сказали: «Это так хорошо, что требует повторения перед 4000 пролетариев».

Тогда еще возможны были шутки с большевиками, и мы спросили: «Как же, мол, вы хотите демонстрировать пролетариату даже не буржуазную, а придворную музыку?.. Ведь Моцарт – это композитор Венского двора?»

На это нам полушутя-полусерьезно ответили, что «музыка есть музыка, пролетариат необходимо приобщать к общей культуре»…

«Реквием» мы повторили, и не один раз. Пришлось даже исполнить его в память убитого комиссара Урицкого. И решено было свозить его в Кронштадт и спеть в Морском собрании перед матросами.

К сожалению, из-за плохой организации, до Кронштадта добрались – и то лишь в полночь – только дирижер, солисты и небольшая часть оркестра, и мы исполнили там (ночью!) «Реквием» с большими купюрами, пропустив все хоровые номера.

По окончании матросы попросили каждого из нас спеть соло и что-нибудь повеселее, но, так как мы отказались, нам был поставлен вопрос: «А танцы будут?»

Наряду с неразберихой и бестолочью, все чаще и чаще давала себя знать назойливая тенденциозность, навязывавшаяся искусству. Все чаще и чаще к артистам приставали люди и запрещали исполнять лирику (Чайковский, Римский-Корсаков и т. д.), требовали такой музыки и таких пьес, чтобы послушавшие и посмотревшие люди рвались «в бой, как львы», чтобы «буржуазность» и «аристократизм» были наказаны, чтобы «всегда торжествовал пролетарий» и т. д.

Характерно, что писательница Лариса Рейснер – очень левая, писавшая театральные критики, если не ошибаюсь, в газете «Новая жизнь», – оценивала совершавшееся в театрах приблизительно так: «Если до революции на сцене всегда красовалась пошлость во фраке, то теперь мы видим на сцене ту же пошлость, но в рабочей блузе».

Жизнь все-таки свое брала, и рано или поздно я докатился до некоторого контакта с большевиками. Очередная волна событий выхлестнула меня на пост одного из заведующих музыкой Петроградского военного округа. Я очутился тогда около дирижера бывшего придворного оркестра Г.И. Варлиха, и мы вместе с ним должны были ежедневно по разным воинским частям организовывать ни много ни мало как… двести концертов…

Я, что называется, «завопил» и хотел уже отказаться, но Г.И. меня удержал и уговорил взять на себя хоть бы камерные концерты числом около, кажется, десяти, ежедневно. Я согласился, но, признаться, намаялся. После каждого концерта на специальном заседании приходилось отгрызаться. Меня упрекали в том, что я насаждаю расслабляющую душу музыку и не даю ничего бодрящего, героического.

Я с трудом выдерживал подобные нападки и серьезно стал подумывать о том, чтобы со всем порвать и уйти куда глаза глядят из родной страны…