Зарубежный детектив

— Доктор, вот уже пятнадцать лет, как я вылавливаю преступников всех мастей. И должен вам сказать, немало довелось встречать таких, которым хоть сейчас отпускай грехи без исповеди, такой у них кроткий вид и хрустальная репутация. Может, помните, года два назад неподалеку от Лиона по подозрению в убийстве арестовали человека, которого считали самым любезным и самым порядочным торговцем в квартале. Так что репутация, внешность, популярность не имеют для меня никакого значения, потому что я не судья, а сыщик.

— Но ведь психология тоже вещь не последняя.

— Это не по моему ведомству. Для меня важны улики и, если повезет, признание преступника. Остальное — вне моей компетенции. Смею вас уверить, я достаточно хорошо разбираюсь в своем деле и наугад не действую. Раз я занялся Пьером Турньяком, значит, у меня есть на то веские основания. Я ведь не садист, но и не дурак, я обычный чиновник и стараюсь как можно лучше выполнять свою работу.

— Я в этом не сомневаюсь, но…

— Позвольте мне договорить, доктор. Судя по показаниям, что я снял в банке Шапеза, где Турньяк и в самом деле пользуется всеобщим уважением, на него возложены обязанности экспедитора, он сопровождает грузовик с зарплатой для «Эспанора».

— Да, это мне известно.

— Так вот, накануне преступления впервые за все время работы Турньяк потребовал себе на понедельник однодневный отпуск, мотивируя его семейными обстоятельствами.

— Но у него же нет семьи!

— Ага, доктор, вижу, и вы удивлены?

Я раскаивался в дурацком замечании, неосторожно вырвавшемся у меня. Несомненно, полицейский мог записать очко в свой актив.

— Господин Шапез предоставил ему отпуск и заменил его другим служащим. Как вам известно, ему суждено было погибнуть вместе с шофером. Я полагаю, весь Альби знает, что номер машины, на которой ехал убийца, записан.

— Кажется, машина принадлежит Луи Беду?

— По-вашему, Беду больше Турньяка похож на преступника?

— Разумеется, нет.

— Вот видите! И господин Беду утверждает, что одолжил свою машину Пьеру Турньяку, который обратился к нему рано утром.

— Не хочу ни в чем подозревать Беду, но он сам вам об этом сказал?

— Не только он, доктор. Когда мы спросили Турньяка, он подтвердил показания Беду. Он пришел за машиной в шесть утра.

Мне стало страшно. У меня даже перехватило дыхание, но я все равно попросил комиссара продолжать.

— Пока нам больше ничего не известно. Сегодня Турньяк вышел на работу как обычно. Я собираюсь пойти в банк и переговорить с ним в кабинете директора. Если он, как вы говорите, такой застенчивый, привычная обстановка должна его приободрить. В комиссариате он будет чувствовать себя скованно, замкнется. Мне кажется, доктор, если бы вы присутствовали при нашей беседе, это придало бы ему храбрости.

Я не имел ничего против того, чтобы отправиться на допрос. Я бы проследил, чтобы все проходило нормально, и, возможно, сумел бы помочь несчастному Пьеру.

«— Я пойду с вами.

В ту же минуту мне вспомнились слова Элизабет. Она Слышала, как Пьер клялся Мадо, что в самом скором времени он в угоду ей разбогатеет. Неужели этот идиот… Наверно, озабоченность отразилась на моем лице, потому что Гажубер решил поинтересоваться:

— Вам плохо, доктор?

— Нет, нет… Все в порядке… Семьдесят два года… Маленькие сбои в механизме… Машина-то уже не новая… Но проходит так же внезапно, как и начинается… Пойдемте!

Я предупредил Аделину, что вряд ли буду к обеду, потому что иду к Пьеру. Внизу у дома ждала машина комиссара, и мой спутник представил мне водителя — инспектора Кларенса.

* * *

Октав Шапез — последний отпрыск одной из тех славных семей, что создали наш нынешний Альби. Роста среднего, крепкого сложения, лицо налито кровью. Он никогда ко мне не обращался, иначе бы я предостерег его от удара, что угрожает ему довольно давно. Характер у него крутой, но справедливый, в общем и целом все относятся к нему неплохо, а подчиненные уважают даже его капризы. Некоторые считают, что он слишком много о себе понимает, но это обычная история со знаменитыми провинциальными семействами, сменившими прежнюю аристократию. От своих предков они унаследовали чванство, а изысканность в меньшей степени.

На сей раз надменность у Шапеза как рукой сняло. Чтобы подчиненный мог обмануть его доверие, тем более Пьер Турньяк, на которого он рассчитывал при всех обстоятельствах, — это, конечно, было выше его разумения и приводило его в полное замешательство. Он отказывался верить в то, что, кстати, пока еще не было подтверждено. Он клялся, что, пока ему не докажут черным по белому вину Пьера, он ни за что не поверит. Прежде я был совершенно равнодушен к банкиру, но теперь проникся к нему симпатией.

Когда на пороге кабинета появился Пьер, вызванный шефом по телефону, вид у него был жалкий. Я сразу же понял, что у него нет ни малейшего шанса вырваться из лап Гажубера, будь он сто раз невиновен. Пьер улыбнулся мне такой доверчивой улыбкой, что у меня защемило сердце.

Гажубер пошел в атаку без промедления.

— Господин Турньяк, почему вы не сопровождали грузовик как обычно, вчера — в день покушения?