Земли обетованные

– Нет, не стоит, все кончено. Если бы Франк был здесь, он еще, может, обратился бы за помощью к нужным людям, но теперь уже слишком поздно. Лучше я подпишу бумаги и постараюсь хоть что-нибудь выговорить. А завтра поеду в Медеа к матери, заберу ее, мы сядем в самолет и вернемся во Францию, как все прочие.

Марсьяль уехал на рассвете, но Анжела не захотела и слышать об отъезде из страны: она здесь родилась, и пусть ей даже не удастся операция на глазу, пусть она больше никогда не увидит родного сына, – тем хуже, но она предпочитает прозябать на этой земле, которую так любит и где чувствует себя дома, чем ехать на чужбину, где вокруг одни незнакомые. Тут она дружит с немногими оставшимися французами, да и с арабами тоже, и тут ей не страшно умереть – все-таки она прожила хорошую жизнь. После двухчасовых попыток переубедить мать – а Марсьяль, надо признать, пустил в ход даже запугивание и угрозы – ему пришлось сдаться; он обнял Анжелу, безуспешно пытаясь скрыть слезы, она отдала сыну дорогие украшения и бо́льшую часть сбережений, в которых уже не нуждалась, он начал отказываться, но мать настояла, и ему пришлось уступить. Потом он заехал в обитель Божьей Матери Атласской, и брат Люк дал ему слово, что будет навещать Анжелу дважды в неделю; Марсьяль вручил ему половину материнских денег и вернулся в столицу. На следующий день он подписал договор о продаже магазина, забрал оттуда кое-какие мелочи, запихнул вещи в два чемодана и, бросив свой «мерседес» на стоянке аэропорта Мезон-Бланш, сел в «Каравеллу»; ему было грустно улетать, не попрощавшись с друзьями, но делать нечего – такова сегодняшняя жизнь.

И Марсьяль улетел втихую – как вор.

Не взглянув даже в иллюминатор на таявшую внизу панораму Алжирской бухты.

Вернувшийся Франк с горечью узнал о поспешном бегстве друга; ему достаточно было вступиться за него перед Мимуном, но секретарша Франка, которой дважды звонила Елена, ограничилась тем, что положила на его стол записку. В тот же вечер Франк рассказал эту историю Мимуну, и тот сокрушенно покачал головой, сказав: «Очень жаль, он продавал прекрасную обувь; кто знает, какой торговец кроссовками займет его место?!»

Марсьяль оставил ключи от своей квартиры Елене, сказав, что они с Франком могут забрать оттуда все, что хотят. Они спустились на четвертый этаж, но ключ никак не входил в дверную скважину; внезапно дверь приотворилась, и в щель выглянул «наследник» Марсьяля. Он ничуть не рассердился, распахнул дверь и предложил им войти и выпить чаю. Франк отклонил приглашение.

Первое апреля 1964 года стало для алжирцев днем славы и освобождения: они наконец-то избавились от нового французского франка и ввели в обращение свою национальную валюту – динар. Целых полтора года страна жила под эгидой Банка Франции и Парижского банка, а все знают, что настоящим хозяином положения является тот, кто управляет биржей. Алжирцы готовились увидеть новенькие купюры с героическими изображениями и были страшно разочарованы, когда им пришлось обменивать прежних великолепных «бонапартов», «ришелье» и прочих «расинов»[139] на зеленые бумажки с двумя баранами, видом порта или портретом Абделькадера[140], – так и чудилось, что теперь у них в карманах поубавилось денег. Президент с растроганной дрожью в голосе поздравил председателя Алжирского национального банка и всю его команду с блестящей удачей – созданием финансового учреждения такого грандиозного масштаба и выпуском миллионов купюр, напечатанных в рекордно короткий срок.

Мимун развил бешеную деятельность, он работал круглые сутки, надеясь на пост вице-президента, но Бумедьен имел на него другие виды: в конце года Мимуна назначили главой Министерства индустриализации. Франк ушел за ним: все прежние разговоры о самоуправлении предприятий уже затихли, поскольку многочисленные разорительные попытки достичь успеха потерпели фиаско, и теперь власти планировали разрабатывать новые проекты при технической поддержке братских стран.

Притом весьма солидной поддержке.

Елена встречалась с соотечественниками на вечерах, организуемых каждый триместр послом Чехословакии в Алжире. Гости заполняли парадный зал и зимний сад, а летом и парк. На эти приемы съезжались русские и представители других восточноевропейских стран, зато алжирцев, как ни странно, было довольно мало. Люди толпились вокруг буфета со скромным угощением, которое быстро исчезало, и пили вино из Маскары[141] или лимонад. Супруга посла, концертирующая пианистка, охотно исполняла произведения Дворжака, Смéтаны и Яначека – ее муж хотел, чтобы она знакомила гостей с музыкой чешских композиторов.