Земли обетованные

Я расширил круг поисков до соседних районов. Вдобавок раз десять звонил в Аграрный институт Яффы, где Камилла планировала учиться, но мне никто не ответил. Только где-то в конце августа трубку сняла женщина, говорившая по-английски с гортанным акцентом, и объявила, что у них остается еще несколько вакантных мест; тщетно я объяснял ей, что не собираюсь к ним поступать, она твердила одно: вы должны заполнить анкету. Тут я и понял, что мой разговорный английский оставляет желать лучшего. Но 3 сентября мне повезло попасть на директора, и он заверил, что в его списках не фигурирует девушка по фамилии Толедано, а вот если я хочу записаться, то это еще возможно, и он сделает мне скидку.

В результате я почти все время торчал на почтамте Хайфы. Директриса, уроженка Брюсселя, отнеслась ко мне с симпатией и спросила, не хочу ли я работать у них почтальоном. Я ответил, что, мол, с удовольствием бы, но не говорю на иврите; тогда она предложила мне выставить фотографию Камиллы у входа в здание и написала на большом листе бумаги объявление на иврите, французском и английском: «Эту девушку разыскивает один молодой француз; если вы видели или знаете ее, просьба сообщить об этом служащим почтамта». Ее подчиненные старались говорить со мной по-французски, встречали меня словами: «Привет, Мишель, как дела?» А я отвечал: «Сегодня не слишком жарко». И приступал к своему обзвону. Но дни проходили безрезультатно, и меня мучило тяжелое ощущение, что я действую впустую и никогда больше не увижу Камиллу.

Забыл сказать, что здешняя жизнь начиналась до восхода солнца, потом останавливалась до того момента, когда оно исчезало в море, а все вечера сводились к немудреному соревнованию: кто ляжет спать раньше всех. Когда я бродил по улицам после заката, город казался мертвым, из домов доносился храп. Игорь и Леонид желали мне спокойной ночи в девять часов вечера.

Я глядел на спокойные воды в поисках объяснения этой «березины»[124], разрабатывал все новые и новые способы встречи с Камиллой и в какой-то момент пришел к ужасному выводу: может, она меня и не ждет, а помирилась с этим кретином Эли, и теперь они мирно воркуют вдвоем. Но нет, я не хотел, чтобы мной завладела ревность. Только бродил по берегу моря, уже ни на что не надеясь.

И зная, что чуда не произойдет.

Леонид выполнил обещание, данное марокканскому раввину: он больше в рот не брал вина. Но это воздержание подействовало на него самым неожиданным образом. Теперь он дважды или трижды в неделю отправлялся в ближайшую к отелю синагогу, чтобы прослушать вечернюю молитву, а кроме того, не пропускал ни одной торжественной службы в пятницу вечером и в субботу утром. Как-то раз он предложил Игорю пойти вместе с ним, на что тот ответил: «Слава богу, я атеист!»

Таким образом, Леонид ходил туда один. Ему все там нравилось: и песнопения, и музыка, и религиозный экстаз молящихся, – хотя он не понимал ни одного слова из молитв на древнееврейском. Там было красиво. Он слушал молитву, вместе со всеми вставал, опускал голову, поворачивался направо, налево, садился, снова вставал, и так в продолжение двух часов. Мало-помалу он запомнил некоторые пассажи и повторял их, закрыв глаза, словно обращался лично к Богу. Окружающие дивились этому русскому, который так истово молился, ничего не зная о ритуале, но он объяснял, что был лишен религиозного воспитания из-за коммунистического режима, и этот аргумент звучал настолько убедительно, что верующие, тронутые его решимостью приобщиться к иудаизму, приняли его в свой круг.

Один из них дал ему талес[125] и показал, как его полагается носить, другой пригласил к себе на пятничный ужин, третий – на субботний ужин; таким образом Леонид завел себе друзей и стал весьма почитаемым членом этого сообщества.

– Как ты думаешь, он притворяется верующим? – спросил я Игоря. – Может, он хочет, чтобы все считали его евреем и это помогло бы ему получить израильское гражданство?

– Я предпочел бы думать именно так, – ответил Игорь, – но, боюсь, что он искренен. Абсолютно искренен.

В ульпане Леонид осваивал иврит быстрее всех остальных учеников, да еще и успевал помогать товарищам, которым не давался еврейский алфавит, в частности Игорю – тот никак не мог научиться писать эти замысловатые буквы. Когда мы вечером ходили на пляж, Леонид нас не сопровождал: трижды в неделю он посещал курсы иудейской религии, задавал преподавателю тысячи вопросов, записывал в тетрадь ответы. Однажды мы ужинали все вместе, и вдруг он спросил хозяина ресторана:

– Скажи мне, Юрий, эти бараньи отбивные – кошерные?

Юрий озадаченно нахмурился, соображая.

– Наверно, да, Леонид, мы же все-таки в Израиле.

– Ты меня не убедил. Если ты покупаешь мясо в лавке на углу, там могут и не соблюдаться правила забоя скота согласно кашруту[126].

– Оно так, но, поскольку мясник у нас еврей, я думаю, что с этим у него все в порядке.

– К сожалению, есть предписания, которые нужно строго соблюдать. Я предпочитаю воздержаться и не есть это мясо.