Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

Миссис Хатч, конечно, была лишь одним из симптомов болезни бедности, но бывали времена, когда она казалась мне самым острым зубом, впивающимся в хроническую язву. Как скорбь плетётся вслед за грехом, так и миссис Хатч неизбежно появлялась вслед за субботним вечером. Впрочем, домовладелица не плелась. Её движения никак нельзя назвать апатичными. Она решительно поднималась по лестнице и с особым упором наступала на последнюю ступеньку. Её стук в дверь был чётким, резким, неустанным, его невозможно было игнорировать. Её приветствие «Добрый вечер» сразу задавало деловой тон разговору, даже на стул она садилась с вызовом. Она всегда просила позвать моего отца, называя его мистером Антоном, и отказывалась исправляться, отца же практически никогда не было дома – он уходил на поиски работы. Оставил ли он для неё арендную плату? Кроткое «Нет, мэм» моей матери было сигналом к началу бури. Я не хочу повторять то, что говорила миссис Хатч. Это слишком жестоко, как по отношению к ней, так и ко мне. Её лицо краснело, голос с каждым словом становился всё пронзительнее. Моя бедная мать стояла, понурив голову, дети глазели из своих углов, испуганная малышка плакала. Разгневанная домовладелица перечисляла наши грехи, как пророк, предрекает гибель. Мы задолжали арендную плату за много недель; мы слишком ленивы, чтобы работать; мы никогда не заплатим; мы живём за чужой счёт; мы заслуживаем того, чтобы нас вышвырнули из квартиры без предупреждения. Она упрекала мою мать в том, что у неё слишком много детей, обвиняла всех нас в том, что мы приехали в Америку. Она перечисляла свои убытки из-за неуплаты арендной платы, сказала, что не смогла собрать нужную сумму для уплаты налогов; продемонстрировала, как наши нарушения доводили бедную вдову до разорения.

Моя мать не пыталась оправдаться, но когда миссис Хатч начала упрекать моего отсутствующего отца, она попыталась замолвить за него слово. Но от этого домовладелица закричала ещё истошнее и приказала моей матери немедленно замолчать. Иногда она обращалась и ко мне. Я всегда стояла рядом, если была дома, чтобы оказать маме моральную поддержку своим безмолвным сочувствием. Я понимала, что у миссис Хатч был зуб на меня, потому что я не работала денежным курьером[17] в магазине и не зарабатывала три доллара в неделю. Я хотела объяснить ей, как готовлюсь к великой карьере, и я была готова пообещать погасить задолженности, как только начну хорошо зарабатывать. Но домовладелица и слова мне не давала вставить. И мне было жаль её, потому что дела у неё, похоже, совсем не ладились.

Наконец, миссис Хатч встала и так же решительно, как и вошла, направилась к выходу. У двери она повернулась и с неизменной яростью бросила на прощанье: «И если мистер Антон не принесет мне арендную плату в понедельник, будьте уверены, во вторник я вручу вам уведомление о выселении».

Когда она ушла, мы, наконец, смогли вздохнуть свободно. Мама утёрла слёзы и пошла к малышке, которая плакала в душной комнате без окон.

Я первая начала говорить.

«Разве она не странная, мама!» – сказала я. «Она никогда не помнит, как произносится наша фамилия. Вечно твердит Антон-Антон. Селия, скажи Антон». И я рассмешила малышку, передразнивая домовладелицу, из-за которой она расплакалась.

Но вернувшись в свою маленькую комнату, я больше не высмеивала миссис Хатч. Я думала о ней, долго думала, и с определённой целью. Я решила, что она должна однажды выслушать меня. Она должна узнать о моих планах, моём будущем и моих добрых намерениях. Слишком неразумно жить так – мы боимся её, она не доверяет нам. Если бы только миссис Хатч могла доверять мне, а сборщики налогов доверяли бы ей, мы все могли бы жить долго и счастливо.

Я понимала её точку зрения, и это ещё более убеждало меня в том, что домовладелица прислушается к моему доводу. Я даже сочувствовала ей. То, что она говорила о детях, например, было вполне обоснованным, с моей точки зрения. Взять, к примеру, последнего ребёнка, шестого у моей мамы, и родившегося на территории миссис Хатч – да, в той самой душной спальне без окон. Была ли такая уж необходимость в этом ребенке? Когда двумя годами ранее на Уилер-стрит родилась Мэй, я приняла её, через некоторое время я даже была рада её появлению. Она родилась американкой, а для меня было важно иметь хотя бы одного действительно американского родственника. Мне пришлось сидеть с ней всю её первую ночь на этом свете, и я расспрашивала её о том, откуда она пришла, так мы и познакомились. Поскольку моя мать была настолько больна, что моя сестра Фрида, которая была сиделкой, и доктор из диспансера делали всё, что могли, чтобы позаботиться о ней, малышка довольно долго оставалась на моём попечении, и я привыкла к ней. Но когда родилась Селия, я уже была на два года старше, моё мировоззрение стало шире, и я видела, что скрывается за детским очарованием, я понимала, что ребёнок – это определённые неудобства.