Зеркало Кассандры

– Эксперимент с вами был гораздо серьезнее. Девять лет молчания. Мозг еще более свободный, более мощный, более чувствительный.

Филипп Пападакис повертел печатку с головой лошади. И потом, сам того не заметив, обратился к Кассандре на «ты».

– Твой отец держал меня в курсе всех мельчайших подробностей. Мы с ним очень дружили. Если хочешь, могу тебе рассказать о тех временах. До того, как ты начала говорить, ты наслаждалась жизнью. Ты была совершенно чистым, нецивилизованным свободным существом. После девяти лет все закончилось.

Я рассталась с раем.

– Ты услышала слова, тебе стали объяснять их значение. Ты почувствовала себя всемогущей королевой. И стала, прости за прямоту, требовательной и капризной тиранкой. Ты отдавала родителям приказы, ты им угрожала. Ты поняла власть слов и использовала их как оружие, нанося болезненные раны.

– Она проверяла слова на всемогущество? – заинтересовался Ким.

– С помощью террора. Однажды твой отец мне признался: «Нет ничего ужаснее избалованных детей!»

Это я ужасный избалованный ребенок?

– И прибавил: «Иной раз я думаю, что своими экспериментами мы создали чудовище…»

– И каким же образом я терроризировала своих родителей? – тихо спросила Кассандра.

– Все началось с еды. В один прекрасный день ты отказалась есть мясо. Они подумали, что тебе не нравится говядина. Но ты не пожелала есть вообще. Они забеспокоились, ты мгновенно уловила их беспокойство и стала ими манипулировать. Чем больше ты капризничала с едой, тем больше они тревожились и тем больше занимались тобой.

Чем меньше я ела, тем больше наслаждалась едой. Скупость в словах придает им весомости. Малое количество пищи обостряет вкус.

– Ты исхудала. По-настоящему, всерьез. Родители голову потеряли, ища, как бы вернуть тебе аппетит.

Филипп Пападакис внимательно посмотрел на Кассандру.

– Сын-беглец и дочь-анорексичка – вот результаты экспериментов двадцать три и двадцать четыре.

Нельзя безнаказанно играть с мозгами ребенка. Мы с братом их не просили.

– Когда ты чувствовала, что родители на грани, ты немного ела. А потом снова голодала. Ты переменила роли, не тебя оставляли без обеда, а ты наказывала и миловала едой родителей. Их любовь к тебе была безграничной, они смертельно опасались за твою жизнь.

Они понимали, что мои особенности на их совести.

– Они тебя любили, а ты их тиранила. Ты целыми днями читала научную фантастику или бродила по полям и лесам, о чем-то размышляя. За завтраком и ужином ты дрессировала родителей, проверяла свою власть над ними. Ты обращалась с ними жестоко. Очень жестоко.

Я, кажется, что-то припоминаю на этот счет.

– Однако существовало средство тебя успокоить. Одно-единственное. Музыка. Ты обожала оперу, разбиралась в пении как серьезный специалист. Знала музыкантов, певцов, постановщиков. Когда ты услышала об опере «Набукко» у подножия пирамид, ты загорелась желанием туда поехать. Твои родители не любили оперы, а еще меньше любили ездить. Устроить эту поездку было трудно. Но ты применила свой любимый способ воздействия. Не ела до тех пор, пока они не сдались. Это был твой последний каприз: Верди в Египте.

Кассандра прикрыла глаза.

Господи! Они погибли из-за меня!

В одно мгновение Кассандра вспомнила все, что с ней было до тринадцати лет. Скандалы в родительском доме. Пустые лица из ее сна обрели глаза, носы, улыбки.

Папа, мама, бывшая «я».

Она увидела себя в девять лет, когда услышала первые слова.

Увидела, как сидит перед полной тарелкой, а родители боязливо смотрят на нее.

Они в моих руках.

Она увидела себя в загородном доме, за забором с колючей проволокой.

Увидела себя на лугу, обостренно впитывающей все вокруг.

Я была королевой мира, а родители моими рабами. Мой мозг в те времена обладал большой властью. Я не подчинялась миру, я им управляла.

Внутренний альбом Кассандры поставлял ей все более отчетливые картинки.

Она увидела, как слушает музыку.

Увидела, как требует поездки на оперу Верди.

Вот они проходят таможню и садятся на самолет, они летят в Египет.

Они приземлились, приехали на такси в отель, нарядились, чтобы идти на спектакль.

Пирамида Хеопса.

Публика расселась. Дирижер поклонился, повернулся к оркестру, и полилась увертюра «Набукко», мощная, устрашающая, предвещающая трагические события.

Зазвучали трубы.

Запел хор.