Зеркало Кассандры

Напраз согласно кивнул.

– ХВАТИТ ТЯНУТЬ ВОЛА ЗА ХВОСТ! – заорала Кассандра. – ЧТО ОНИ СО МНОЙ СДЕЛАЛИ?!

Девушка с большими светло-серыми глазами вцепилась в горло Филиппа Пападакиса. Ему не удалось разжать руки Кассандры, и он только встряхивал головой.

– Они лишили вас речи, – сообщил он.

Кассандра отпустила директора и уронила руки на колени.

– Вашего брата до семи лет, а вас до девяти. Вы оставались, так сказать, «чистыми», не затронутыми словами.

Нас не третировало наше левое полушарие.

Кассандра смутно припомнила то, что прочитала в книге своей матери.

– Как я вам говорил, до девяти месяцев младенец не отделяет себя от всего, что его окружает. Потом он переживает шок, и у него наступает «младенческая скорбь»: все, что он ощущал как самого себя, отъединяется от него, отдаляется, и он боится, что навсегда. Он словно бы теряет часть себя, руку или ногу. Осознает, что не от него зависит приход и уход утраченного. И он обозначает существо, которое было им и перестало им быть.

Мама.

– Мама. Будучи обозначенной, она отчуждается. С этого момента начинается процесс сужения сознания. Энергия любви, запах, ласка, нежность становятся отдельностью с названием «мама». Несколько букв, несколько звуков слишком ничтожны, чтобы охватить явление, какое представляет из себя мать. Затем следующее явление получает этикетку: «папа». Следом возникает отражение в зеркале, и мир становится еще теснее.

– Появляется «я».

Да, это мне понятно. «Я» – это ограничение сознания. Однажды я узнала, что я не все вокруг, я это только «я». Мое мышление не безгранично, оно заперто в пещере, которая зовется головой, оно узник кожаного мешка, который зовется телом.

– Я отличен от других. Я ограничен. Я уязвим. Я защищаюсь от мира, который мне угрожает. Все это свидетельства сужения сознания.

Филипп Пападакис продолжил развивать свою мысль:

– После «мамы», «папы», «меня» мир вокруг продолжает сужаться, получая этикетки и подчиняясь нашим словам. Это и было великим открытием вашего дяди и вашей матери. Человек пожелал контролировать мир с помощью слов, но, на деле, он его обессмыслил. Слова обрели избыточную значимость. Они уничтожили стоящую за ними реальность. Слово «тигр» не кусается. Слово «тяжесть» не обладает весом. Слово «солнце» не светит.

Кассандра совершенно по-новому увидела директора Филиппа Пападакиса, он перестал быть врагом, он стал учителем.

– Слова стали для человека орудием власти. Люди разделили территории, расклассифицировали животных. Как написано в Библии? «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым».

Кассандра жадно впитывала новую для нее информацию, стараясь дышать как можно глубже.

Директор интерната «Ласточки» прибавил:

– «Nomen est omen»[6], что означает: назвать значит присвоить. Не случайно энтомологи втыкали в бабочек булавки и снабжали сложными латинскими названиями. Эта хрупкая красота не просто бабочка, это monarchus advantis simplex».

И я не просто живущее и мыслящее существо, а Кассандра Каценберг, семнадцати лет, француженка, с весом пятьдесят два килограмма, дочь министра будущего, сирота с аутизмом, разыскиваемая полицией за побег, поджог интерната и убийство брата. Все эти слова, определяя меня, делают своей пленницей и умаляют.

Мама понимала это и хотела освободить меня от этих свинцовых оков.

– Теперь вы вспоминаете время, когда жили без слов? С первого дня и до девяти лет…

Похоже, что да… В альбоме моей памяти появились неясные расплывчатые образы. Ветер, животные, растения, родители – и все это я. Вселенная – это я.

Я держу цветок, мои пальцы удлиняются, и я становлюсь цветком.

Я смотрю на облака, облака смотрят на меня, я вижу мир с высоты облаков.

Я гроза, я ослепительный разряд молнии.

Я река, я чувствую камешки, которые я несу и переворачиваю, форели меня щекочут.

Я водоросли, волнуемые течением.