Зет

Впечатления сегодняшнего дня осели в фильтре мозга, который сейчас не способен больше фиксировать происходящее. А тут возникает новая ситуация, и, когда видишь, что она назрела, делается страшно.

Сладостна любовь, и самое сладостное, когда ты отдаешься мне, и пульсируют все жилки у тебя на шее. Когда ты растворяешься во мне и я пользуюсь этим. И ты море, бурное и спокойное, вечное и непостоянное в своих настроениях, быстрый ручеек, лощина, где токуют тетерева; ты и я — мир.

Жандармские офицеры пришли, осквернили этот зал, требуя чего? Они что-то приказали и ушли. Но брешь все увеличивается, и мне страшно. Ощущение, ранее не изведанное, как бы мне не превратиться в фотографию. А все идет к тому. За что?

В арсенале мертвых фотографии громоздятся одна на другой. Они рассекают время, как кили кораблей — морские волны. Но море вечно, а кили далеко не вечны.

О чем я говорил? Сидящим в зале ни о чем. Я говорил сам с собой. Да, жизнь прекрасна, когда нет телефонов и твоя рука в моей руке, а вздувшиеся жилки у тебя на шее — ответ на мои поцелуи. Да, жизнь прекрасна, когда люди не умирают от белокровия.

Я не отличаюсь красноречием; Поэтому я не могу выразить всех мыслей и чувств, что бурлят во мне, переполняют меня. Слова лишь символы, но чувства мои подлинны. Я не нахожу подходящих слов, чтобы сказать, как я люблю тебя, сказать, что я не могу жить без тебя, мир.

Чулки и штанишки сохнут, развешанные на проволоке; тонкие защипки портят их...

Кто ты такая?

Я человек, запертый в этом зале. Я не могу говорить. Люди пришли послушать меня, а я почти ничего не сказал им. Народ теперь не верит словам. Он верит наглядным картинам, и такой картиной, фотографией стану я для народа. В виде фотографии войду я к людям в дома.

Это, конечно, возможно только при современном уровне техники. Все, кто считает, что духовное развитие не зависит от научного прогресса, делают огромную ошибку... Но опять начинается головокружение, и я вижу: большое красное яйцо величиной с площадь, красное, как Красная площадь в Москве, разбивается, и оттуда вылупляется птенчик — хотя у моей матери в руках яйцо было вареное, — вылупляется птенчик и взлетает к облакам. Он поднимается в атмосферу, стратосферу, ионосферу. Признайся, пташка, что ты там ощущаешь?.. Что-то давит мне на мозг, что-то давит на сердце. Все зависит от одного телефонного разговора, который состоится у меня вечером после этой пародии на речь... Самолеты отрываются от земли... И свершается возмездие, когда нас уже нет в живых. Вот невезение!

Приди. Приди еще раз, и я скажу тебе несколько слов. Оставь сомнения, приди. Я тоже оставлю сомнения и скажу тебе несколько слов. Мне недостает тебя. Жизнь прекрасна, когда у всех есть еда и питье, когда все могут хмелеть.

— Что творится здесь?

— А чего вы от нас хотите?

— Чтобы вы разогнали толпу.

— Не бойтесь.

— Дело не в том, боюсь я или нет.

— А в чем же тогда?

— Собравшиеся в клуб люди должны спокойно разойтись.

— Они уедут на автобусах. Мы позаботимся об этом.

— Я возражаю.

— Почему?

— Потому что автобус — ловушка. Хулиганам легче будет закидать нас камнями. В нашем положении мы научились опасаться всего.

Тело покрывается холодным потом, и затем на арену выступают гомосексуалисты. Целые армии мужчин, которые уже не могут быть мужчинами. Письма, не доставленные тем, кто стал уже легендой. Земля вопиет. Вопиет несправедливость. Я не хочу превращаться в фотографию.

Террористы медлят. Пирухаса они избили, не посчитавшись с его больным сердцем. Прекра-а-асные Салоники!

А теперь пустота. Спокойной ночи... Сжимается мир, сжимается сердце. Вся беда в том, что я не привык к страху.

— Выходите, соблюдая порядок.

— Мы не осажденные в Месолонги.

— Вам не угрожает никакая опасность.

— А камни?

Мы оттеснили толпу.

— Куда?

— За вашу гостиницу.

А теперь прощай, любовь моя. Любовь — это то, чего не было, не существовало. Ты там, а я здесь. Всегда найдется какое-нибудь оправдание для нас обоих.

16

Поравнявшись с часовой мастерской, Янгос наклонился над витриной, забранной решеткой, чтобы посмотреть, который час. Но все часы показывали разное время. Он доехал до углового магазина, где на фасаде красовались выставленные для рекламы большие часы; они были точно электрический сигнал, предупреждающий людей о грозящей им опасности. Было двадцать пять минут десятого. В половине десятого ему было приказано находиться в условленном месте. Он опоздает минуты на три. Янгос постучал в окошечко, и там показалась физиономия Вангоса.

— Кум! — громко крикнул Янгос. — Нам пора ехать.

И, переключив на предельную скорость, погнал машину. Он не хотел возвращаться той же дорогой, боясь примелькаться людям. И поэтому предпочел сделать крюк и с Новой улицы Александра Великого выехать справа на улицу Аристотеля, оттуда на улицу Эгнатия, потом скрыться в узких проулочках рынка Капани, где он знал каждый камень, и, наконец, вынырнуть в условленном месте на улице Спандониса, которая окольным путем вела к площади, где неистовствовала толпа.