Зет

Кайафа — господин вездесущий. Он говорит по радиотелефону со всеми патрульными отрядами полиции, отдает приказы. После того как гроб без всяких происшествий доставлен в церковь святого Элевтерия, Кайафа, страшно обрадованный, провожает до дому Понтия Пилата. По дороге они беседуют о предстоящем воскресенье. «Должны быть приняты строжайшие, драконовы меры». — «Будет мобилизована вся полиция, — заверяет Кайафа, — со слезоточивыми газами, пожарными шлангами и тому подобным». — «Я очень беспокоюсь», — говорит Пилат. Они прощаются около трех часов ночи, желая друг другу приятных снов.

Но и на этот раз они ошиблись, потому что во время воскрешения из мертвых не произошло никаких происшествий, никаких неожиданностей. Единственной неожиданностью было невиданное доселе обилие цветов. Сама весна явилась на похороны. Она вторглась в город и, пройдя по предместьям, на три часа оккупировала центр Афин.

В Аттике не осталось больше цветов.

— Бессмертный!

— Он жив!

— Довольно крови!

— Он жив! Жив!

Такие возгласы не давали римлянам повода для беспокойства. А несметным числом гвоздик, даже красных, войны не сделаешь. И революции тоже. Но полицейские были наготове. И одинокая душа, пребывавшая в несказанной тоске, обрела наконец некоторое утешение. Ее утешило не то, что народ толпится на улицах и площадях вокруг церкви, а то, что он слит воедино. Если бы отсутствовал один человек, его отсутствие, конечно, не было бы заметно. И если бы даже отсутствовали десяток, сотня, тысяча людей, народ, пришедший воскресить своего героя, остался бы единым, могучим. Этим утешалась душа. Если ее тело послужило для того, чтобы соединить в одно неразрывное целое бесчисленное множество человеческих атомов, то ей не о чем сожалеть. Она проиграла, но другие значительно выиграли. И идея мира, ради которой тело пожертвовало собой, приобрела вдруг здесь плоть и кровь. Ощущением шествовавшего по городу бессмертия прониклись сердца людей. Море неисчерпаемо, полно неиспользованных подводных богатств. Его не убудет, если, сидя в лодке, вычерпнуть из него ведро воды. Море — это нечто бесконечное.

Так между двумя бесконечными пространствами душа продолжала свой путь воскрешения. Теперь она прекрасно знала, что тело не умерло, раз столько народа сплотилось воедино вокруг его гроба. Она знала также, что бессмертие — это жизнь в памяти других людей. А на протяжении всей церемонии похорон в воздухе стоял возглас: «Он жив!» Никто не может утверждать, что умирают идеи. Умирают лишь отдельные, стоящие вдали от общественной жизни личности, которые с изумлением обнаруживают однажды, что их частная жизнь приближается к концу. Тогда они впадают в панику и рыдают. И чтобы они успокоились, их отправляют в психиатрическую больницу. Нет смерти, когда народ встает во весь рост, равняясь на твой гроб.

Впереди шла молодежь с венками. Каждый венок несли двое юношей и две девушки. За ними с букетами роз и гвоздик следовали члены комитета защиты мира и общества «Бертран Рассел». Затем пирейский оркестр. Огромный стяг с эмблемой разоружения несли юноши из пирейского отделения общества «Бертран Рассел». Перед машиной, на которой был установлен гроб, шли спортсмены с кубками покойного, чемпиона Балканских игр. По пути всего траурного шествия люди с балконов домов бросали на улицу цветы. Граждане всех сословий и всех возрастов выстроились вдоль улиц Метрополеос, Филэллинов, Сингру и Анапаусеос. Крики: «Да здравствует Зет!», «Довольно крови!», «Он жив!», «Мир — Демократия!» — передавались из уст в уста, точно бесчисленная масса людей была наэлектризованным проводом; эти крики сопровождали похоронную процессию на протяжении всего долгого пути до самого кладбища.

Там удрученная душа остановилась, как бумажный змей, прекративший свой полет, когда, взмыв в небо, он вдруг застревает где-то в вышине, неподвижная точка на фоне солнца, а мальчик стоит на земле с извивающейся веревкой в руке, которая, точно удочка, заброшенная в глубокую реку, изогнувшись, касается дна, но не дает представления о глубине — доказывая еще раз, что наверху и внизу все едино, — там остановилась душа в ожидании, пока опустят в землю мертвое тело, чтобы самой подняться ввысь после того, как его примет земля, чтобы самой уйти в вышину, наверх или вниз — тело и душа всегда едины, — но вдруг ей, замершей над огромным телом остановившейся процессии, понадобилось спуститься, чтобы получше разглядеть старушку в трауре, которая, вырвавшись из толпы, истерически рвала на себе волосы, а когда гроб стали опускать в могилу, заголосила:

— Проснись, Зет, мы тебя ждем, проснись!

Это вызвало общее волнение, потому что старая женщина простыми словами выразила настроение всего народа. И душа горько вздохнула, зная, что не может произойти то, о чем так наивно молила старушка, просто-напросто потому, что тело не спало, а уже разложилось, пришло в негодность, потеряло свою форму, потому что дом был окончательно разрушен.