Зет

— Напишите правду, прошу вас, — сказал Никитас. — Иначе я не могу. Мое последнее желание — напишите об этом, пожалуйста, — насолить моим родственникам, матери и сестре. С самого детства, после того как умер отец, я взял на себя заботу об этих двух женщинах. Годы шли, ничего не менялось. И только теперь впервые я понял, что такое совесть. Я был бы последним подлецом, если бы не пошел к Следователю. Разве не так? Всю ночь я не спал, пока не принял этого решения. Но, после того как я решился, ничто не способно было меня поколебать. Когда дело касается серьезного, я становлюсь упрямым как осел... А теперь меня преследует страх. Ночью особенно. Хотя и горит свет, я глаз не могу сомкнуть. С подозрением прислушиваюсь к каждому звуку, к каждому шороху. Я чувствую себя приблизительно так — напишите об этом, — как солдат, который лежит один в палате под присмотром дежурного санитара, лежит один, потому что все его товарищи убиты в сражении. И ради их памяти он должен выжить. Чтобы воздать им должное. Так же и я. Вчера здесь был Прокурор и сидел на том стуле, где сидите сейчас вы. Он попросил меня описать ему Янгоса, который заявил, что сроду в глаза меня не видел. Я сказал Прокурору всего два слова, а он мне в ответ: «Целый час он распространялся — Прокурор имел в виду Янгоса, — доказывая, что не знает тебя. И все же не убедил меня окончательно. А ты двумя словами доказал мне, что вы знакомы». Вы понимаете, что я хочу сказать? Ничего в жизни не скроешь. Правда в конце концов восторжествует... Генерал меня терпеть не может. А что плохого я ему сделал? Разве я не стараюсь помочь ему найти и других виновников? Разве я не прав?.. Нет, я не морфинист, не наркоман. Мальчишкой два раза меня сажали в тюрьму за мелкие кражи. Но я крал из-за голода. С тех пор я не знаю, что такое тюрьма. А все хотят выставить меня отъявленным негодяем. Мне некуда отступать. Вперед, всегда вперед — и будь, что будет... Напишите, что я не коммунист. И никогда им не был. Не принадлежал ни к какой партии. Политика меня ничуть не интересовала. Вот вам доказательство: всего три месяца назад выправил я себе избирательную книжку, и мне стыдно признаться, но я еще ни разу не голосовал. Моя первая ошибка, что я никогда не задумывался, кто нами правит. Вторая ошибка, что я, не зная, куда мне пойти, кому рассказать о Янгосе, обратился в ту партию, которой сочувствовал погибший депутат. Так я прослыл сторонником левых. Да где же мы живем, наконец? В Чикаго — царстве Эль-Капоне, как писали в одной местной газете? Посреди улицы тебя хватают за шиворот и оглушают ударом по голове. А потом стряпают грязную клевету, будто ты сам ушибся! Нет! Как греческий гражданин, я требую от полиции, чтобы она меня защитила. Чтобы были найдены виновные. Тогда я почувствую доверие к ней... Нет, не уходите, пожалуйста. Не бросайте меня одного. Уже стемнело, а в темноте у меня такое ощущение, будто меня душат, затягивая петлю на шее. Часовой ушел. И я один. Сядьте. Я знаю, вы занятой человек, но вы просили меня рассказать вам все. И я рассказываю. Я так измучился, так исстрадался за какие-нибудь два-три дня! Я рассказываю вам все. Почему за мной следили? Неужели преступление было организовано заранее? А если это так, то мне, конечно, спасения нет. Я с самого начала боялся, что меня ждет судьба Зет, и, выйдя от Следователя, пошел прямо к Прокурору, чтобы просить у него защиты. Но я не застал его на месте и передал через секретаршу свою просьбу. Секретарша, хорошенькая девушка, смотрела на меня с любопытством. Последнее время все смотрят на меня с любопытством. Только вы, господин журналист, — такое у меня впечатление — считаете, что я в своем уме. Другие сторонятся меня как прокаженного... Посидите еще немножко. Мы можем попросить, чтобы нам подали кофе. Здесь есть звонок для вызова медицинской сестры, правда, он не работает. Я в полной изоляции. Вы понимаете? Надеюсь, что завтра-послезавтра я выйду из больницы и смогу взяться за работу. Ведь я не кончил еще полировать гробы — подумайте, гробы, какое дурное предзнаменование! А мне нужно сдать их. Как день ото дня меняются люди! Просто удивительно! Сегодня я не похож на того, каким был вчера. Завтра, безусловно, я буду совсем другим. И я отвыкаю... Отвыкаю от того немногого, что мне было дорого. Хватит. Я утомил вас. Конечно... Вот свою мать я совершенно не понимаю. Почему? Я люблю ее, но не понимаю. С сестрой мы не понимали друг друга с самого детства. Это меня нисколько не трогает. Но мать? Мать?!

Журналист встал, спрятал записную книжку в карман и, открыв дверь, увидел в коридоре жандарма, сидевшего на стуле.

— Часовой пришел, — сказал он Никитасу. — Теперь вы в безопасности. Я могу идти. Спасибо вам за ваш рассказ. Завтра утром купите афинскую «Проини» и прочтите ее. Вы молодец.

— Но мне не на что купить газету, у меня нет ни гроша, — сказал Никитас.

— Возьмите немного денег, просто так, на мелкие расходы. — И он оставил мелочь на тумбочке.