Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Засунув руки в карманы, опустив голову, он встал посреди цветов, поднял голову и с силой ответил кому-то:

– Вовсе нет, нет! Виноват тот, что начал. А кто начал? Ты. – Сделав несколько шагов, он снова заговорил. – И что это за мысль пришла тебе в голову – стать крестьянином? Что бы ты стал делать, если бы я захотел сделаться налоговым инспектором? Если бы пришел к тебе и заявил: давай! плати налоги, иначе продам мебель! Что бы ты ответил?

Он ухмыльнулся, пожал плечами и медленно побрел к дому.

…

– Худо одно: родник. Да, но, когда я это сделал, я тебя не знал… И потом, я хорошо подумал. Даже с родником ничего не получилось бы. Ну положим, с кукурдами еще что-то вышло бы, не спорю. Но вот затея с кроликами не могла окончиться добром. Я тебе по-дружески об этом сказал, но ты не захотел меня слушать.

Он вошел в тень от большой оливы и прислонился к дереву.

– Почему? Потому что, как только вместе собирается сотня кроликов, они подыхают от «вздутого пуза» или поноса. И учти, это долго не тянется.

…

– А пик Святого Духа… моей вины тут никакой! Это так со времен Иисуса Христа повелось!

…

– Ладно, ладно. Иногда я думаю, что должен был сказать тебе об этом. Я мог бы сказать: давай вместе выращивать гвоздики. Но ты бы не захотел. У тебя на первом месте были книги, статитика. Ну так ведь?

…

– Я тебе говорил: возвращайся в город! Прямо тебе об этом говорил. А ты ответил: я сам знаю, куда лежит мой путь! А ты не знал… путь твой лежал на кладбище!.. Тебе бы в сотню раз было лучше, кабы ты сидел на добротном стуле и собирал чужие денежки… Твоя малышка стала бы настоящей барышней и не танцевала бы голой в холмах… На что это похоже? И что с ней станет? Теперь вот ты смотришь на все это сверху… Ты должен понять, что я сделал это ради гвоздик… Не из злого умысла… Я ничего не имел против тебя, наоборот… Ты же видел, я никогда не прогонял их… Если бы они пожелали остаться на ферме, они и сейчас жили бы здесь… Они бы составляли для меня букеты, я бы им платил… Но одинокие женщины, что козы без собаки: из этого проистекает только всякая ерунда. И ничего путного выйти не может… – Он испустил глубокий вздох. – Ну, в общем, все это осталось в прошлом и не вернется, и что толку об этом болтать… Но могу тебе признаться: кровь ты мне попортил…

Он направился к дому, через открытую дверь наружу проникал желтый свет лампы.

– И может быть, еще попортишь… – прошептал он, опустив голову.

Однажды утром в мае Уголен спустился в Обань, чтобы забрать на вокзале ящики с саженцами, присланными ему Аттилио. Это были гвоздики сортов «альмондо», «Аврора» и «слава Ниццы»: сорта нежные, деликатные, требующие особого внимания и стоившие дороже всех других.

Он как раз открывал ящики в сарае, когда появился Лу-Папе.

– Куренок, мэр жалуется, что ты совсем забросил муниципальный совет, сегодня утром они решили, что чистить бассейн Пердри завтра утром будешь ты, Анж и Казимир.

Этот бассейн наполнялся водой из родника и за ночь в нем набиралось до сотни кубических метров. Каждые полгода его чистили, выгребая красноватые наслоения песка, сосновые иглы и опавшие листья, наносимые ветром.

– Чистить бассейн! – возмутился Уголен. – Ну уж нет! Взгляни на саженцы, которые я сегодня получил. Это лучшие из лучших, их нельзя заставлять страдать. Нужно немедленно посадить их, тут работы на три дня. Сожалею, но у меня нет времени чистить бассейн.

– Послушай: мы сейчас же примемся за посадку и будем этим заниматься до полуночи, если потребуется. Завтра утром в четыре снова возьмемся за работу. В восемь утра ты пойдешь чистить бассейн, а мы с Делией продолжим, в полдень ты уже вернешься…

– Ты думаешь, бассейн – это так важно?!

– Да, потому что ты слишком преуспел и отказываться не имеешь права. Это бесплатная работа, на благо всем. Товарищеская взаимопомощь. Ты не принимал в ней участия по крайней мере года три. Субейраны никогда от нее не отказывались. Завтра иди.

* * *

В этот день Манон оставила коз на попечение Бику и отправилась собирать руту на отроги Красной Макушки, которые нависали над ущельем Пердри. Вдали виднелось ослепительное море, отливающее оловянным блеском.

Усевшись под скалой, для того чтобы связать в пучки маслянистые стебли, она услышала голоса, которые поднимались со дна ущелья, многократно отражались от его стен и перекрещивались между собой, а затем скрежет лопаты по мелким камешкам; она забралась под можжевельник и стала наблюдать.

Трое мужчин с обнаженными торсами, с лопатами в руках собирали со дна бассейна красноватую грязь и выкидывали ее за борт. Она узнала Памфилия – он был одним из тех четырех, что несли гроб с телом ее отца, узнала Анжа, фонтанщика, имя которого было ей неизвестно: она несколько раз украдкой наблюдала, так что он не мог об этом знать, как он ставил силки из конского волоса на певчих дроздов в заброшенных оливковых рощах в Бадок.

У третьего на голове была холщовая шляпа, запачканная грязью, со свисающими на уши полями.