Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Почти каждый день он был свидетелем и другого, гораздо более впечатляющего зрелища. Часам к одиннадцати она подзывала белую козочку и выдаивала немного молока в жестяную тарелку, которую ставила рядом с собой на скалу… Подносила к губам гармонику и исполняла на ней старинный мотив, всегда один и тот же, – долгую, хрупкую и пронзительную музыкальную фразу, которая едва смущала чистейшую тишину лощины, и тогда большой лембер из Рефрескьер – ящерица зеленого цвета, покрытая синими и золотыми глазками, – внезапно появлялся из дальних зарослей. Словно луч света, прибегал он на музыкальный призыв и погружал свой роговой нос в голубоватое молоко гарриги.

Этот лембер был известен в деревне уже много лет из-за его размеров: он достигал почти метра в длину. Говорили, что у него глаза, как у змеи, и что он завораживает маленьких пташек, которые так и валятся в его открытую пасть. Своим раздвоенным языком он лакал молоко, но, когда гармоника умолкала, поднимал к Манон свою приплюснутую голову. И она, смеясь, заговаривала с ним тихим голосом; Уголен, слегка обеспокоенный и зачарованный, смотрел на сверкающее животное, которое слушало ясноглазую девушку, и думал: «Старухи не слишком ошибаются, когда говорят, что она колдунья!»

Но однажды он прошептал, смеясь от удовольствия:

– Когда колдунья красавица, это называется фея!

Единственной книгой, которая имелась у Уголена, был сборник волшебных сказок, детское иллюстрированное издание – подарок бабушки Субейран, получившей книгу в качестве приза за хорошую успеваемость пятьдесят лет назад. С тех пор книга превратилась в кипу страниц, запачканных рыжими пятнышками и черными точками, с кружевной оборкой по краям, выполненной временем и крысами.

Он разложил страницы на столе и принялся для начала разглядывать картинки: принцесс, молодых синьоров, фей, осиянных лучами…

Затем при желтом свете лампы медленно перечитал историю «Рике с хохолком» и «Красавицы и чудовища».

Превращение чудовища в принца показалось ему нелепым, но слегка встревожило: эта огромная ящерица, появлявшаяся, стоило зазвучать мелодии, и смотревшая на нее долго, пристально… может, это и был заколдованный принц, которого она однажды сумеет расколдовать поцелуем и который женится на ней под колокольный звон? Он освободился от этого видения только с помощью насмешки.

– Детская чепуха… – громко проговорил он. – Даже во времена царя Ирода такого не существовало!.. Это вроде рождественского деда, не более того.

Заснул он поздно, и приснился ему страшный сон: Манон, улыбаясь, разговаривала с лембером и гладила его по голове… И вдруг случился взрыв, но без малейшего шума, и на месте ящерицы появилось что-то золотистого цвета, оказалось, что это молодой человек с волосами темного цвета, в голубом костюме, обшитом золотым галуном, он изящно раскланивался перед пастушкой. Этим принцем был учитель, и Манон бросалась к нему в объятия… Уголен вскочил с кровати в приступе ярости и в темноте стал лихорадочно искать спички, опрокинул лампу, стеклянный колпак которой с веселым хлопком лопнул у него под ногами; наконец ему удалось зажечь свечу, он плеснул в лицо холодной водой, снова уселся на постель и испустил длинный вздох.

– Если так пойдет дальше, что же из всего этого выйдет? Лу-Папе говорил, что в роду было трое сумасшедших. Не хотелось бы стать четвертым.

* * *

Вскоре у него появилась привычка разговаривать вслух с самим собой… В течение дня он не раз обращался к Манон. Извинялся за то, что некрасив, но нахваливал себя как работника – упорного, изобретательного, как влюбленного – верного своей единственной. Мысленно водил ее по своей плантации, тихо сообщал о запрятанных в очаге под камнем – втором слева в первом ряду в глубине – луидорах… Ночью, распрыскивая «вещество» под уханье сов, он разговаривал с горбуном и сообщал ему обо всем, чем занималась утром малышка.

– Первое: эта свинья учитель не явился, а ведь был в холмах, я его видел, но поднимался он со стороны Красной Макушки, по пути подбирая камни. В общем, я думаю, в тот раз он говорил все это ради смеха и теперь уже больше об этом не помышляет. Но я все же не упускаю его из виду. Особенно по четвергам в утренние часы. В воскресенье он остается в деревне. Так что можешь на меня положиться. Малышка в полном порядке. У нее прекрасные крепкие щиколотки, недурственное содержимое корсажа, и она часто смеется сама с собой. Я говорю тебе это не для того, чтобы сделать приятное, просто так оно и есть. Нынче утром, как обычно, она пришла к старой рябине. Читала книги, играла на губной гармошке, снова говорила с этим ящером, которого не стоило бы приглашать. Если узнают в деревне, это будет дурно воспринято. Но такова уж она. Потом танцевала на скале Круглой Макушки. Одетая. И помахивала чем-то вроде куска позолоченной ткани. Было очень красиво: перепелятник прилетел из План-де-Шевр посмотреть… После собирала пебрдай. А потом…

Он припоминал тысячи незначительных деталей, чтобы заново пережить увиденное утром.