Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– А теперь об источнике. Я должен серьезно поговорить с вами о нем. Признаюсь, со вчерашнего дня я не могу думать ни о чем ином и задаюсь одним и тем же вопросом: почему вода, такая чистая, так изобильно лившаяся, – казалось, ей не будет конца, – исчезла, да еще в тот самый момент, когда мы в ней нуждаемся? По просьбе господина мэра, чей телефон в очередной раз сотворил чудо, – (он обратил свой взор на Филоксена, тот ответил ему улыбкой и казался польщенным), – государство выслало нам на подмогу молодого инженера, который, без всяких сомнений, является человеком ученым. – (Представитель «Оснащения сельской местности» ответил скромным «гм».) – Собрался муниципальный совет, мне прекрасно известно, о чем там говорилось. Специалист начал с того, что довел всех до одурения своими километровыми терминами. Затем со знанием дела признал, что вода, возможно, вернется, а возможно, и нет. И посоветовал погрузить домашний скарб на подводы и переехать на новое место… Не более того!

Укоризненно качая головой, он пристально вгляделся в инженера, который развел руки в стороны жестом бессилия и смирения; вслед за этим проповедник с подлинным чувством, искусно сдерживаемым и управляемым, принялся взволнованно сетовать:

– Бросить эти дома, в которых вы родились, эти поля, в которые ваши отцы и деды вложили столько терпения и бесстрашия, покинуть этот храм, куда вы впервые вступили на руках своего крестного и куда вы все однажды вернетесь для отпевания и будете лежать в гробу, поставленном на козлы, пред алтарем. Все! Потому как в ту минуту, когда вы предстанете перед главным судией, вы будете в большей степени подобны Адольфену, чем когда-либо. Бросить наше небольшое кладбище, на котором у вас больше друзей, чем в деревне, и на котором вы все однажды упокоитесь под стрекот цикад, что высасывают прозрачную смолу из абрикосовых деревьев, склонившихся над стеной… Да, все это, если поверить специалисту, придется покинуть, поскольку его жалкая наука не находит ни одного способа спасти нас. Так вот, я не верю этому ученому, как вообще не доверяю инженерам. Это люди, которые постоянно роют, а если сажают, то только всяческие опоры. Докладчик говорил о слоях глины, засорившихся сифонах, дорогостоящих грузовиках. Словом, только о материальном, но он и не мог иначе, потому как ему неведомо иное!

Инженер снова развел руки в стороны в знак бессилия, а учитель тихонько усмехнулся.

– Но я, – продолжал проповедник, – взглянул на постигшее нас несчастье, поднявшись над произошедшим, и мне показалось, что, для того чтобы объяснить его и добиться возвращения воды, нужно пойти дальше видимого, ибо в этом мире, созданном Вседержителем, все имеет свой смысл и все обусловлено, и ни одна цикада не запоет без позволения Божия. Так вот, нужно понять не материальную причину того, почему поник наш прекрасный источник, а почему Господь допустил это, а возможно, и пожелал этого.

После этих слов он вновь достал свой платок и отер пот со лба.

В зале установилась поистине благоговейная тишина, и только Эльясен, сидевший в первом ряду, был беспокоен: он постоянно оборачивался, чтобы определить местонахождение столяра, а когда наконец увидел его, сидящего на галерее, то стал метать в него взгляды, полные угроз, на которые столяр отвечал то передергиванием плеч, то оскорбительными движениями подбородка.

– Я когда-то прочел в одном мирском произведении – греческой трагедии – историю о несчастном городе Фивы, который был поражен чумой за то, что его царь совершил преступления, и вот я задал себе вопрос: а нет ли среди нас преступника? Это не исключено: самые великие преступления не те, о которых написано в газетах… Многие из них остаются неподвластными людскому суду, но Господу они известны все.

В эту минуту Манон повернула голову и устремила свой взгляд на Уголена, который не отводил от нее глаз. Неподвижная, будто оледеневшая, она в свою очередь смотрела на него, словно ждала чего-то. Он опустил голову и дотронулся до руки Лу-Папе, который слушал проповедь с закрытыми глазами; он открыл их и встретился глазами с Манон, сделав попытку улыбнуться. Но она смотрела на него так, словно не видела, и вдруг подняла голову туда, откуда шел взволнованный голос.

– К этому-то неизвестному преступнику, если он существует, я и хочу обратиться для начала, я хочу сказать ему: «Брат мой, нет ошибки, которая не может быть прощена, нет преступления, которого нельзя искупить. Искреннее раскаяние смывает все, и наш Иисус Христос оставил нам поразительные слова: „Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии“[58]. Какой бы ни была твоя ошибка, как бы велика ни была твоя обида, попытайся справиться с этим и раскайся: ты будешь спасен, и наш источник потечет с новой силой!»

Уголен дважды толкнул дядюшку в бок локтем, но тот никак не отреагировал. Затем Уголен поднял голову, чтобы увидеть, не смотрит ли священник на него. Нет, тот снова отирал платком лоб.