Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Они вышли один за другим, бросив прощальный взгляд на покойного Уголена. Но не сделали они и двадцати шагов, как Лу-Папе показался в дверях и закричал:

– Передайте ей, пусть принесет мне поесть.

* * *

Вечерело. Они спускались в деревню. Памфилий и Казимир ушли вперед, чтобы поскорей приступить к изготовлению гроба и подготовке могилы.

Филоксен, Бернар и господин Белуазо шли неторопливым прогулочным шагом, обсуждая то, чему стали свидетелями.

– Что до меня, я никогда ни шиша не понимал в любовных историях, – признался Филоксен.

– Поверьте, вы не один такой, – вторил ему господин Белуазо.

– Но малышка, прозябающая в нищете, в захолустье и при этом отказывающая последнему из Субейранов, единственному наследнику самого большого состояния, которое только есть в нашей деревне, – это вообще в уме не укладывается.

– Он был довольно уродлив, – заметил Бернар.

– Все мужчины уродливы, – отозвался Филоксен, – зато он был славный. Да, верно. И потом, я не говорю, что она могла бы полюбить его. Я говорю, что она могла бы выйти за него замуж. Это было бы лучшим способом отомстить ему. Она заставила бы его ходить по струнке, чуть ли не на голове…

– Находись он в таком положении, не понимаю, какое удовольствие она могла бы из этого извлечь, – возразил господин Белуазо, – но что я уяснил, так это что покойный Уголен, при всей своей глупости, великолепно понимал ситуацию…

– Какую ситуацию? – спросил Филоксен.

– Говорят, любовь слепа, но болезненная ревность наделяет порой двойной зоркостью, которая видит насквозь все секреты. – Он повернулся к Бернару. – И впрямь хорошенькая пастушка искала защиты у вас, а не у меня.

– Господи, да это потому, что она была ближе ко мне, чем к вам, – отвечал молодой человек.

– В том нет никаких сомнений, но она потому и была ближе к вам, что оказалась там, постепенно отходя от Лу-Папе, Эльясена и Филоксена.

– Не думаю, что она сделала это сознательно.

– Я тоже так не думаю. Вот почему у меня создалось впечатление, что вы смогли бы далеко зайти, затеяв небольшую идиллию, так сказать, минералогического направления на лоне осенней природы, в сельском духе…

– И не подумаю!.. – возмутился Бернар. – У нее гордая натура, сродни диким животным, она реагирует наивно и без задней мысли… И потом, даже если бы я имел возможность воспользоваться ее неопытностью, я бы не стал этого делать ни за что, это было бы большой низостью.

– Черт побери! – проговорил господин Белуазо. – Будь я ваших лет, я рассматривал бы вопрос под иным углом зрения… Словом, если хотите, пойдемте завтра с утра пораньше и объявим ей грандиозную новость – сообщим о завещании, по которому она получает назад свою собственность.

* * *

Тем временем Лу-Папе разжег в очаге с помощью сухих виноградных лоз огонь, затем пошарил в комоде и достал ножницы.

С гримасой ужаса и жалости на лице он обрезал липкие нити, на которых держалась зеленая лента, подцепил ее каминными щипцами и бросил в очаг… Очищающее пламя с треском поглотило ее.

Исполнив то, что считал должным, он укрепил две свечи в изголовье лежанки, зажег их, перенес свой стул поближе к покойному, вынул из кармана письмо и стал читать.

Папе, я ухажу, патаму как нет моих сил. Не хачу знать, что будет дальше, ты меня панимаешь, мне больно павсюду, лучше уж пакончить разом. Атдаю ей ферму, а также все, что спрятано, ну ты знаешь, под камнем слева от огня. Там 494, добавь 6, штоб было 500, я ей сказал, что у меня 500, не заставляй меня быть вруном, асобенно теперь, ну ты понимаешь, и не пытайся ставить ей палки в колеса, она не виновата, я не виноват, ты не виноват, это рок делает так. Следи, чтоб Тремела не абвел ее вакруг пальца. И ищо закажи мессы за упакой маей души патаму как наверху мне придеца обясняца па поваду радника я никагда не делал ничево дурнова памимо этава но это меня тяготит. Горбун наверняка уже известил их аба всем и как они со мной обойдутся? Так што мессы закажи сейчас же!