Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Пращевай мой Папе мне больно пакидать тебя но аставаться не магу. Нужна сказать всем что теперь у нее 500 и ферма и гваздики и она харошая партия не штоб развлекаться она может выйти замуж за кого хочет даже за кавото очень ученава. Абнимаю тибя.

Еще раз перечтя послание, Лу-Папе прошептал: «Бедный дурачок! Бедный Куренок!», после чего долго набивал трубку.

– Ты ошибаешься, думая, что я оставлю ей кубышку… А гвоздики подохнут, потому как вода никогда не вернется в эту деревню, которая тоже подохнет; так им всем и надо… Они все были против тебя… – Он поднес трубку к пламени свечи, раскурил ее, сделал несколько затяжек и продолжал беседовать с племянником: – Да, это Субейраны… Трое спятивших с ума, трое повесившихся, и я один-одинешенек со своей дурацкой ногой… И никого после меня… Никого, никого, никого…

Манон сидела перед пещерой под звездами, с ней была Бику. Батистина и мать спали.

Она размышляла обо всем том важном, что произошло с ней, не зная еще о последнем, главном событии.

Теперь она им сказала все. Субейраны утратили то, ради чего пошли на преступление, деревня лишилась воды, отец был отомщен; страшная засуха, которая должна была довершить бедствие, доказывала, что Провидение на ее стороне. Вспомнив о гвоздиках Уголена, она тихонько засмеялась и решила на следующий день взглянуть, как засыхают цветы – соучастники преступления.

Раздеваясь, чтобы лечь спать, она вдруг разволновалась: с ее стороны было неосторожностью признаться этим людям в том, что она все знает, – кое-кто мог уловить очевидную связь между преступлением и последовавшим наказанием и сделать из этого вывод о мести с ее стороны.

Они были способны прийти по ее душу с вилами и палками, чтобы заставить ее вернуть им воду… Она знала, что не сможет лгать, не краснея, но сможет молчать. Учитель и его мать вступились бы за нее, может быть, и господин Белуазо… может быть, и мэр…

* * *

В семь утра господин Белуазо, Филоксен и Бернар вышли из Бастид-Бланш, чтобы известить Манон о смерти Уголена и о том, что она может вступить в права владения отцовским имением.

Господин Белуазо, очень серьезно отнесшийся к роли душеприказчика, был одет в черный фрак и рубашку со стоячим воротником. Мэр, по его примеру, был в городском костюме, а Бернар остался в старой охотничьей куртке; кожаная сумка геолога, висевшая у него на плече, позвякивала при каждом шаге.

День выдался донельзя жаркий; лето задержалось на сентябрь месяц: ни ветерка, дышать нечем, тысячи цикад стрекочут в соснах.

Добравшись до Жас-де-Батист, господин Белуазо, уже некоторое время чуть прихрамывавший, остановился и проговорил:

– Простите, у меня скрупул![66]

С этими словами он уселся на большой камень и начал расстегивать туфлю.

– Скрупул? – удивился Филоксен. – По поводу завещания?

– Вовсе нет, – отвечал многознающий нотариус. – Скрупул по-латыни означает небольшой камешек в обуви, который мешает ходить и ранит ногу. И только в силу очаровательной метафоры мы придали этому слову нравственный смысл. – Говоря это, он вытряхнул из туфли крошечный осколок гравия.

Учитель засмеялся:

– Черт возьми, хотя я и не знаю латыни, у меня тоже есть скрупул, но он не в туфле. Скажите, станете ли вы читать завещание пастушке?

– Без всякого сомнения. Я должен поставить ее в известность относительно перемены в ее положении в лучшую сторону. Это моя обязанность.

– В таком случае я предпочитаю не присутствовать при этом, поскольку от некоторых фраз в письме я себя чувствую неловко. Они смутят не столько меня, сколько ее… Я попозже присоединюсь к вам… А пока прогуляюсь до Рефрескьер, где я заприметил камень с прекрасно сохранившимися отпечатками окаменевших устриц, – говоря это, он уже сворачивал в сторону ложбины…

– Такая деликатность делает вам честь! – похвалил его господин Белуазо. – До скорого.

Они двинулись вдоль каменистого склона к Ле-Плантье.

* * *

Манон доила коз. Эме ушла на почту в Ле-Зомбре с письмами, которые по-прежнему оставались без ответа. Батистина копала землю в саду и вдруг выпрямилась и приложила руку к уху.

– Тихо, послушай.

Вдали звонил колокол.

– Кто-то умер в деревне, – проговорила уроженка Пьемонта.

– Должно быть, старуха, которая хотела занять место Джузеппе… – перекрестившись, отвечала Манон.

– Воровка! Будь она… – Батистина остановилась, так и не закончив проклятия. – Нет. Не след дурно говорить о мертвых. – Она тоже в свою очередь перекрестилась и прошептала небольшую молитву.

– Кажется, кто-то пожаловал к нам из города!

– Разряжены по-воскресному… Может, они идут на похороны и ошиблись дорогой?

– Нет, – возразила Манон. – Это мэр и господин Белуазо. Что им здесь надо?

* * *

После дружеских приветствий Филоксена и собственных церемонных приветствий нотариус приступил к делу:

– Госпожа, ваша матушка находится где-то поблизости?