Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Ну вот! – саркастически промолвил Филоксен. – Если вдруг, к несчастью, вода вернется сегодня, мне известны несколько дуралеев, которые станут рассуждать, как он! У нас будет деревня, населенная одними святошами, и в мэры меня уж ни за что не выберут.

– Это точно, – кивнул Казимир. – Чуда тебе не простят! С чудом не поспоришь!

– Чудо! Я бы не стал говорить о чуде! Скорее, о ловком трюке иезуитов! – вскричал Филоксен.

– Хо-хо! Меня это не удивило бы! – важно заметил учитель.

– Ну, ну! – недоверчиво проговорил господин Белуазо. – Как бы им это удалось?

– Как они это делают, никто не знает! – отвечал Филоксен. – Это люди ученые, и у них все шито-крыто, но, к счастью, я не думаю, что они станут утруждать себя, ради мэрии в Бастид-Бланш. Слишком ничтожны мы для них!

Вдруг затрезвонили колокола: как раз в эту минуту из храма выносили статую святого на щите, несли его близнецы Англада, старый Медерик и Барнабе, сын Батистины, но не той, что жила в холмах.

За ними следовал кюре в окружении детей из хора, за ним Англад, гордо несущий хоругвь с изображением святого, рядом шел ризничий из Ле-Зомбре, который был наставником ордена кающихся грешников святого Леонара. Последних было четверо, из-под монашеских ряс с капюшоном выглядывали лишь их глаза. Следом шел Анж с расшитым стягом, чье древко упиралось в кожаный чехол на его поясе, к великой радости «нечестивцев», которые нещадно потешались над ним или пожимали плечами, однако Филоксен за него заступился:

– Из-за фонтана бедняга совсем лишился разума. Только подумайте: за целую неделю не принял на грудь ни одной рюмки!

Руисатель был представлен хором стариков и доброй дюжиной «детей Марии» под руководством церковного сторожа.

Все быстро заняли свои места: господин кюре давал указания, а Эльясен с наигранной свирепостью пастушьего пса формировал колонну.

Англад казался озабоченным и постоянно поглядывал по сторонам, словно ждал кого-то. И вдруг расплылся в улыбке: появилась Манон; она шла за матерью учителя, Магали, улыбавшейся из-под широкой соломенной шляпы.

Волосы Манон были покрыты косынкой из серого фуляра[69], и хотя она шла, потупив взор, она не могла не слышать, какое количество людей собралось на площади; когда же она подняла глаза и увидела толпу, над которой реяли стяги и позолоченная статуя святого, то ужаснулась размаху и важности действа. «Если бы все эти люди узнали, что я сделала, они разорвали бы меня в клочья», – мелькнуло у нее в голове. Но никто никогда не узнает об этом, кроме Бернара, а он был тут же, на террасе кафе, и мог защитить ее… Нахмурив брови, он с серьезным видом смотрел на нее – она догадалась, что он с трудом сдерживает приступ смеха, и снова потупила взор. Увидев священника, повернувшегося к ней с явным расположением, она смутилась, ведь она обманывала его… Ее вера, лишенная малейшей доли ханжества, была искренней и глубокой, и потому она испытывала стыд за то, что принимала участие в сотворении ложного чуда, которому суждено было запомниться надолго. Бернару было смешно, но святой Доминик взирал с небес на это святотатство, и поднять глаза на его статую она не осмеливалась.

Проходя мимо нее, Англад положил руку ей на плечо. Он улыбался, в его глазах стояли слезы.

– Племяшечка, пойдем рядом! Будем вместе молиться…

Господин кюре завел псалом; хор, музыкальная архитектоника которого опиралась на бас Эльясена, подхватил его; процессия тронулась. Когда они проходили мимо террасы, у господина Белуазо хватило душевной широты привстать – приподняв панаму над головой, он поприветствовал проносимого мимо святого угодника.

Процессия с пением покинула маленькую площадь и долго еще обходила всю деревню, приближаясь порой к полям, чтобы показать небесному покровителю их плачевное состояние; кюре при этом благословлял пересохшую под безжалостным солнцем почву. Манон украдкой посматривала в сторону домов, ожидая появления кого-нибудь – может быть, учителя, – кто крикнет, сложив ладони рупором: «Вода вернулась!»

А в это время «нечестивцы» на террасе кафе на обезлюдевшей площади продолжали беседовать.

– На мой взгляд, фонтан не навсегда умер, – говорил Бернар. – Я не утверждаю, что крестный ход вернет нам воду, я просто говорю, что вода сама вернется со дня на день и, возможно, очень скоро.

– А я в это не верю, – возражал Филоксен. – Ставлю три бутылки перно с надеждой их проиграть.

– Идет! – откликнулся учитель. – Я бы поспорил даже на четыре бутылки, с вашего позволения.

– Согласен на четыре!

– Одобряю это пари, – вмешался господин Белуазо, – поскольку в любом случае мы их дружно разопьем за здоровье проигравшего!

Бернар то и дело бросал взгляд в сторону фонтана; его удивляло безмолвие трубы, он размышлял над тем, не вывела ли ее полностью из строя продлившаяся больше недели задержка в поступлении воды…

Процессия заводила вдали одно за другим жалостные песнопения, одинокая цикада стрекотала в старой шелковице, «нечестивцы» молчали, объятые беспокойством…