Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Эй, нечего предаваться отчаянию. Выпить-то нам никто не мешает, как и разыграть партию в маниллу на самую большую ставку, – вдруг взбодрил всех Филоксен.

* * *

Когда игроки дошли до пятой «взятки», голоса участников процессии зазвучали совсем близко, а вскоре показались и они сами; заполнив площадь, они обступили большую чашу фонтана. На всех лицах было написано отчаяние, Манон беспокойно поглядывала на Бернара, один Англад продолжал улыбаться как ни в чем не бывало.

Господин кюре затянул своим прекрасным звонким голосом литанию, толпа отвечала солисту с взволнованным воодушевлением.

И вдруг откуда ни возьмись появился какой-то странный незнакомец, размашистым шагом приближающийся к толпе.

Между широченной шляпой из черного фетра и двойным шнуром галстука, какие носят художники, присутствующим предстало цветущее круглое лицо с большим носом и с прекрасными, поблескивающими, словно антрацит, глазами. На нем был просторный костюм из темно-синего бархата, а в руках палка с серебряным набалдашником.

С несколько театральным любопытством он пробрался сквозь толпу и встал в первом ряду рядом с господином кюре; торжественно обнажив голову перед святым и возведя глаза к небу, он ясным, сильным и глубоко проникновенным голосом подхватил песнопение.

– Что это еще за тип? – с подозрением уставился на него Филоксен.

– Главный иезуит, – с невозмутимым видом подтрунил над ним Бернар.

В эту минуту Анж внезапно передал древко хоругви серому кающемуся грешнику и подошел к фонтану.

– Что-то слышу! – закричал он, приложившись ухом к медной трубе.

Голоса разом смолкли, и в по-настоящему благоговейной тишине прозвучал его голос:

– Она дышит!

Мужчины тесным кружком обступили фонтан. Из трубы доносился мало-помалу нарастающий шум. «Нечестивцы», как по команде, встали.

– В чем дело? – поинтересовался господин Белуазо.

– Труба дышит! – ответил булочник и кинулся к Анжу.

Филоксен побледнел, Бернар неотрывно смотрел на Манон, которая упорно не поднимала на него глаз, Англад с открытым ртом изо всех сил сжимал своими морщинистыми руками древко стяга. Господин Белуазо пробирался сквозь толпу, чтобы оказаться поближе к фонтану и попытаться расслышать, в чем дело, и в эту минуту труба трижды чихнула, из нее, подрагивая и отклоняясь в сторону, потекла тоненькая струйка, затем труба кашлянула, струя внезапно округлилась, набрала силу и ударила в каменное ложе чаши, которая ответила ей звучным пением. Англад заорал «Чудо!», ризничий из Ле-Зомбре в страшном волнении завопил «На колени! Все на колени!», толпа как подкошенная, рухнула на колени, а священник, воздев руки к небу, принялся посылать туда торжественным голосом благодарение:

– Благодарствуй, Создатель, и за скромный огород, и за сад, и за виноградник, и за луг… Благодарствуй за самую малую былинку, которая этой ночью возродится к жизни!

Но пока он произносил эти возвышенные слова, все мужчины внезапно, как по команде, бросились врассыпную, словно в площадь угодила бомба, – они бежали к своим водоемам и трубам. И только те, кто нес заступника, да еще старый Англад героически остались на месте.

И тогда сильный и хорошо поставленный голос завел аллилуйю[70] – это незнакомец пел на латинском языке; господин кюре, удивленный и очарованный, а за ним и весь хор тотчас подхватили хвалебный гимн во славу Господа; незнакомец, повернувшись спиной к фонтану и зажав шляпу между колен, с видом дирижера оркестра принялся отбивать такт двумя руками, и исполненные радости звуки заполнили маленькую площадь до самых крыш…

– Я же вам говорил! – повторял Филоксен. – Это посланник иезуитов! Вот кто организовал чудо! Он по-латыни поет лучше, чем кюре!

– Ну-ну! Нет тут никакого чуда, ни настоящего, ни ложного… Просто совпадение, и всё! – стал урезонивать его господин Белуазо.

– Причем счастливое совпадение! – вступил в разговор учитель. – Вода наша вернулась, и вовремя: плакали четыре бутылки перно господина мэра!

– Бутылки… согласен! Пойду за первой. Но мэрию они не получат! – решительно проговорил Филоксен.

После аллилуйи в полной тишине, оживляемой лишь извечной песенкой журчащей воды, господин кюре благословил чашу фонтана и, повернувшись к растерянной Манон, благословил и ее в присутствии сияющего Англада… Она опустила голову, словно чего-то стыдясь, но священник важно произнес:

– Подлинные чудеса Господь свершает в душах людских. – Затем повернулся к толпе и, хотя она состояла из одних только женщин, добавил: – Братья мои! Вернем нашего могущественного святого Доминика, который только что спас нашу деревню, в его дом и возблагодарим его пред алтарем! – И вслед за святым направился к храму.

Толпа женщин последовала за ним. Манон в задумчивости осталась стоять посреди площади, глядя на текущую воду; тем временем незнакомый певец приближался к террасе кафе, где Филоксен угощал аперитивом.

– Ага! В храм входить не стал, явно скрывает свои намерения! – заметил Филоксен. – Говорите что хотите, но именно так ведут себя иезуиты! А теперь идет сюда, чтобы шпионить за нами!