Железные амбиции. Мои победы с Касом Д'Амато

Для Каса существовало всего лишь два мнения – его собственное и неправильное. Он позволял человеку высказаться, а затем поступал так, как хотел сделать с самого начала. Кас желал, чтобы все думали точно так же, как он. Мне кажется, дело заключалось в том, что он жаждал славы. Учитель был увлечен боксом и мечтал добиться на этом поприще успеха. А если что-то шло не так, как он задумал, ему становилось жаль себя: «Все постоянно бросают меня. Я сделал для того парня все, что мог, а он взял и предал меня». Кас действительно очень много делал для других, но взамен тоже требовал многого.

Кас был просто помешан на контроле. Даже если продукты домой приносила Камилла, он буквально сходил с ума, если кто-нибудь начинал их распаковывать: «Не трогай! Я вначале должен посмотреть!» Когда звонил телефон, он сам должен был снять трубку, в противном случае доходило до истерики. Он забавлялся с телефоном словно ребенок и зависел от него, так как практически не бывал в городе и хотел знать, что там происходит, от своих «шпионов». Я мог разговаривать с девушкой, а он демонстративно прислушивался к разговору, чтобы заставить меня освободить телефон, – вдруг он пропустит важный звонок? Если я молча слушал, что говорит девушка на том конце провода, Кас начинал придираться: «Ты просто молчишь. О чем ты разговариваешь? Я не услышал от тебя и пяти слов. Ты лишь мычишь в трубку, тратишь драгоценное время».

Когда я встречался с друзьями, это всякий раз была эпичная история. Однажды после очередной тусовки они подвезли меня и высадили у дома. Я заглянул в окно и увидел, что Кас, не дождавшись моего возвращения, уснул за столом в гостиной. Тогда я обратился к своим приятелям чуть не со слезами на глазах: «Парни, отвезите меня к себе! Не хочу идти туда!» Каждый раз, когда я опаздывал, Кас устраивал мне разнос. Я пытался незаметно добраться до своей комнаты, осторожно поднимался по лестнице – но ступеньки скрипели, и мне оставалось лишь признаться самому себе: «Черт, я опять попался!»

Много раз, вернувшись домой поздно и увидев Каса, заснувшего в ожидании моего прихода, я предпочитал устроиться на крыльце в одном из кресел-качалок. Утром он будил меня: «Какого черта ты здесь делаешь? Почему не разбудил меня?» Мне оставалось лишь честно ответить: «Ты спал, Кас». Думаю, он был доволен, зная, что я все же дома, пусть и сплю снаружи.

Даже если я оставался запертым в четырех стенах, он постоянно контролировал меня. Мы с Фрэнки могли курить травку в комнате и, смеясь, трепаться о боксе, девушках и чем угодно, как вдруг слышали скрип на лестнице. Это означало, что к нам поднимается Кас и сейчас начнется настоящий ад. Когда он подходил к нашей двери, мы тупо молчали. В таких случаях Кас ворчал: «Вы там что, вдвоем, просто разглядываете стены? О чем беседа? У вас что, языки отсохли?»

Кас не водил машину, но во время поездки всегда сидел на переднем сиденье и всю дорогу давал водителю указания: «Надо проследить за этим поворотом, чтобы оттуда никто не выскочил, притормози!» Нередко он засыпал, а когда вдруг просыпался, то смотрел на спидометр, на свои часы, на отметку километража и начинал брюзжать: «Ты, должно быть, летел, а не ехал! Ради бога, ты преодолеешь звуковой барьер!» Поскольку никто не мог превысить скорость с Касом в машине, другие авто сплошным потоком проносились мимо нас. Учитель реагировал на это следующей фразой: «Правила дорожного движения существуют не просто так. Мы еще увидим этих типов врезавшимися в дерево».

Один из способов заставить Каса раскрыться состоял в том, чтобы показать ему свою привязанность. Кас никогда открыто не демонстрировал нежных чувств или любви к кому-либо. Журналистам он обосновывал это следующим образом: «Я взял себе за правило никогда не проявлять привязанности к крутым парням, независимо от того, насколько сильно они мне нравились или как много я помогал им. В моем понимании демонстрация привязанности могла быть расценена как признак слабости». Когда я пытался крепко обнять Каса, он начинал сердиться: «Эй, постой! Да что с тобой такое?» Сначала я чувствовал себя грязным ниггером, но со временем, узнав его получше, понял, что ему это просто было не близко. Поэтому иногда я специально обнимал его, чтобы позлить, а он бухтел в ответ: «Эй, немедленно прекрати!» Ему становилось так неловко, что было просто смешно.

Кас привык руководить настроением в доме. Если он был счастлив, то и домочадцы должны были сиять. Но если ему было плохо, то страдать полагалось всем. Когда он был в дурном расположении духа, приходилось проявлять осторожность, чтобы не нарваться на неприятности. В таких случаях Кас мог устроить тебе допрос с пристрастием. Я еще никогда не слышал, чтобы кто-нибудь произносил слово «что» более злобно, чем это умел делать Кас: «Что это такое было? Что?!» Он мог так напугать этим вопросом, что человек забывал ответ. Камилла в таких случаях по большей части просто игнорировала Каса, но иногда начинала смеяться над ним, и тогда он злился еще больше: «Тебя все это веселит, да? Это так забавно, Камилла?»