Жемчужина короны

Саванны поросли низким кустарником, цеплявшимся за ноги и мешавшим бежать. То тут, то там виднелись темные заросли бамбука. И Касси, движимая инстинктом, бежала прямо туда.

— Беги, Касси! Не останавливайся! — крикнул ей Попито, задыхаясь от бега.

А сам повернул назад и бросился навстречу преследователям, размахивая тяжелой палкой; отчаянным и решительным голосом он выкрикнул:

— Что вам нужно?

— Беги за женщиной, Карр! — приказал Дюк.

Попито изо всех сил швырнул палку в сыщика Карра. К счастью, она угодила ему между ног и сыщик споткнулся. Попито, как разъяренный бык, бросился на Дюка. Его первый удар угодил сыщику в живот и заставил того скрючиться от боли. Касси, притаившись в кустах позади бамбуковой рощицы, слышала, как испуганным голосом Дюк позвал на помощь. Она хотела было бежать, пока не поздно, но звуки глухих ударов приковали ее к месту.

— О, господи, господи, господи! — шептала она, закрыв глаза, не смея вмешаться и лишь призывая на помощь бога Огуна.

— Сукин сын! Хотел ударить меня ножом. Посмотри, Карр! — тяжело дышал Дюк. — Набросился, как бешеная собака.

Касси услышала сильный удар о что-то мягкое, потом второй и третий, уже послабее, и поняла, что кого-то беспощадно избивают.

— Не бей больше, — послышался незнакомый голос.

Блеснул слабый луч фонарика, и снова тот же голос сказал:

— Ты перестарался, парень.

В ответ слышалось только чье-то тяжелое дыхание.

— Надо дотащить его до водоразборной колонки, — сказал Дюк, — и окатить водой.

Раздался шум — по земле поволокли что-то тяжелое.

Касси поползла через заросли кустарника. Никогда потом не могла она забыть острого пряного запаха листвы.

— ...Ублюдок! Хотел ударить меня этим ножом...

Свет фонаря метнулся в ее сторону. Касси замерла. Она слышала, как вдали били барабаны шанго, словно вторя ее неистово колотившемуся сердцу, и звучало пение в честь бога Огуна.

— О боже! — с упреком прошептала она. Свет фонаря метнулся в другую сторону. Она снова поползла, угодив рукой в свежий коровий навоз, оставленный пасшимся здесь утром стадом. Снова луч света скользнул где-то совсем близко от нее, а затем погас.

На следующее утро жители деревни раньше Кассандры узнали о том, что произошло ночью. Мальчик индиец, погнав корову на пастбище, спугнул рой синих навозных мух, с громким жужжанием поднявшихся с земли. Увидев на дороге неподвижное тело, мальчуган бросился в деревню и сообщил старшим, а те известили полицию. Полдеревни сбежалось поглядеть на мертвеца. Один или два человека вспомнили, что видели его накануне на молении шанго, но никто не знал ни его имени, ни с кем он пришел. Днем позже газеты сообщили: «Найден труп неизвестного. Полиция наводит справки».

Глава XXXVII

В тот вечер Баркер из фирмы «Ганц» приятно провел время: он был на одной из вечеринок, принятых в том мире, куда закрыт доступ не только Андре, но даже таким, как Арнольд Уокер. Это мир богатых белых бизнесменов, мир коктейлей, ночных оргий на лунном пляже Макерайп, рыбной ловли на собственных моторных катерах, мир мелких интриг и развлечений, связанных с сильно опошленным в этом обществе словом «любовь». Самого Баркера нельзя было причислить к людям состоятельным, но его любили за то, что он услужлив и, немного выпив, готов потешать других. Баркер принадлежал к этому обществу еще и потому, что был любовником одной очень богатой молодой особы, на которой надеялся со временем жениться. Иногда ему действительно казалось, что он любит ее. Но чаще всего он жаловался близким приятелям, что она «надоела ему до смерти». Однако он помнил, что она очень богата. В его мозгу то и дело возникали заманчивые картины: он представлял себе, как в один прекрасный день бросает работу и едет жить в Калифорнию. Поэтому, вместо того чтобы оставить наскучившую любовницу, он продолжал оказывать ей внимание.

Отправляясь этим утром в контору, он вдруг с испугом вспомнил, что уже четыре дня пекарни города не покупают у фирмы «Ганц» дрожжей. Всего неделю назад Нью-Йоркское начальство поздравило его с тем, что продажа дрожжей возросла. Как раз теперь, когда он мог надеяться, что этот год будет удачнее минувшего и принесет ему повышение жалованья, разразилась эта идиотская забастовка. Баркера беспокоило, что скажет теперь Нью-Йорк. Его злила забастовка, злили служащие фирмы, злило то, что сам он беспомощен и не знает, что предпринять. Но, как всегда, он был изысканно одет, его холеное тело — надушено и напудрено, а кожа лица была гладкой и розовой, как у младенца. Но откашливался он чаще обычного, всякий раз вздрагивал при звуке шагов, вопросы подчиненным задавал раздраженным, крикливым тоном и, не дожидаясь ответа, уходил к себе в кабинет и погружался в мрачные раздумья.

Вот и теперь он уже целый час сидит за столом, уставясь в одну точку, щиплет себя за обнаженную до локтя руку, то возьмет что-нибудь со стола, то опять положит и беспрестанно откашливается.