Жемчужина короны

Из полицейского участка она пошла к миссис Энрикес. Обливаясь слезами, боясь, что та не позволит ей похоронить Попито, Касси рассказала ей о смерти брата, повторив все, что сказала полиции.

Миссис Энрикес вскрикнула и схватилась за голову.

— О боже! Ты и здесь покарал меня, даже здесь!..

С безумным взглядом, бледная как полотно, она сбросила шлепанцы, сунула ноги в туфли и, даже не причесавшись, не сменив платья, вместе с Кассандрой поехала в морг...

У Аурелии не было денег на похороны, и умоляющим голосом Касси попросила ее:

— Предоставьте это мне, мисс Аурелия, У меня есть деньги. Он дал мне двадцать долларов незадолго до смерти, я не истратила их.

Только теперь Аурелия поняла, что Касси любила Попито и жила с ним, и теперь она плакала уже оттого, что не могла похоронить любимого брата и это должен сделать чужой ему человек. Она жалела Кассандру, жалела самое себя, жалела Попито, которому пришлось взять в жены чернокожую служанку.

На следующий день они похоронили Попито.

А спустя несколько дней началось следствие. Поскольку врач засвидетельствовал, что смерть наступила от побоев, нанесенных кем-то физически очень сильным, полиция сняла с Касси подозрения.

Уложив в свой старый чемодан и в чемодан Попито кое-какие пожитки, а остальное отдав на сохранение миссис Энрикес, Касси отправилась в Южную гавань, чтобы сесть на автоэкспресс «Душистая фиалка», идущий в Файзабад. Шагая по Джордж-стрит, позади полуголого старика-носильщика, единственным одеянием которого была набедренная повязка и который за двенадцать центов нес на голове оба ее тяжелых чемодана, Касси на противоположной стороне улицы вдруг увидела Дюка. Сыщик тоже заметил ее и метнул в ее сторону подозрительный и злобный взгляд. Но Касси теперь не боялась его. Сердце захлестнула ненависть, она обожгла румянцем щеки, перехватила горло. Увидев, как грозно сверкнули глаза молодой женщины, Дюк понял, что перед ним уже не прежняя безответная служанка, которую он избивал в участке. Он отвернулся и быстро зашагал прочь.

Глава XXXIX

Пожив недолго у тетки, Касси с помощью Лемэтра нашла место служанки в доме служащего нефтяной компании.

В поселке, где никто не знал ее, для Касси началась новая жизнь. Лемэтр, Пейн и Француз стали ее друзьями. Лемэтр был для нее не только другом: он был последним звеном, связывавшим ее с навсегда ушедшим из жизни Попито узами гораздо более крепкими, чем узы крови, узами их совместной борьбы.

И, хотя она быстро подружилась с другими служанками и, как и прежде, смеялась и шутила, она заметно похудела и не могла заставить сердце забыть все то, что осталось позади. Теперь она не пропускала ни одного собрания Рабочей лиги борьбы за улучшение условий. На собраниях она сидела, крепко сжав руки, и временами тяжко вздыхала. Мысли о том, что сказал бы Попито, если бы был здесь, все сильнее разжигали в ней неутоленное желание мести и заставляли быть нетерпимой к каждому, кто проявлял хоть малейшую нерешительность.

Лемэтр открыто восхищался ею и сам же говорил ей об этом, словно его пристальный взгляд, который она постоянно чувствовала на себе, был недостаточно выразителен. Его восхищение, исходившая от него какая-то внутренняя сила были той поддержкой, в которой она так нуждалась. Забывшись, она могла даже немного пококетничать с ним, как в былые времена. Но Лемэтр понимал, что сердце ее молчит. Он не старался сблизиться с ней — он боялся, по его словам, «связываться с женщиной». Он дорожил своей независимостью, дорожил тем, что мог быть смелым и решительным, и поэтому избегал любых моральных обязательств, которые могли бы заставить его поступиться всем этим. Стремясь постоянно быть рядом с Касси, он уговорил ее активно включиться в работу организации.

Несгибаемая воля и острый ум Лемэтра, пламенный гнев Пейна были живительным бальзамом для израненной души Касси. Она вместе с ними читала, спорила. Ее восприятие жизни и событий стало острее. То, что прежде показалось бы ей волей провидения, перед которой надлежало только смириться, теперь оказывалось не чем иным, как актом произвола, и с непримиримостью, восхищавшей Лемэтра, она тут же безошибочно находила истинных виновников. Хотя она больше не посещала моления шанго, она все еще не могла расстаться со своей верой в Ориша. Но эта вера была теперь совсем иной. С трепетом и страхом чувствовала она, что духи — скорее злые, чем добрые, и шутить с ними опасно. Однажды вечером, попав на окраину поселка, она услышала звуки барабанов и опрометью бросилась домой, в страхе, что бог Огун снова захочет испробовать свою власть над ней.