Жемчужина короны

Среди рабочих постарше слышалось недовольное ворчание, вздохи. Кто-то жестом, полным неодобрения, нахлобучил шляпу и покинул зал. Другие с недоверием глядели на председателя. Молодежь улыбалась, предвкушая развлечение. По всему было видно, что подобные стычки происходят здесь уже не первый раз.

— Хорошо, я попрошу секретаря провести перекличку, — сказал председатель. Своей чистой одеждой он резко отличался от рабочих, присутствующих в зале.

Небольшого роста человек в очках стал называть фамилии.

— Сколько присутствует сегодня членов партии, платящих взносы? — спросил у него Пейн.

— Двадцать.

— Товарищ председатель, а сколько всего членов в нашей организации?

— Сто десять, товарищ Пейн.

— Если товарищи хотят знать, куда девались остальные девяносто, пусть пойдут в Даймонд-холл, что над лавкой китайца Янки. Там с ними разговаривает Лемэтр, разговаривает, как настоящий руководитель, а не как штрейкбрехер, или предатель, или лживый, низкий...

— Всемогущий боже! Товарищ председатель, вы что ж, готовы спокойно выслушивать на каждом собрании агитацию за Лемэтра? — негодующе воскликнул вскочивший на ноги горячий приверженец Буассона. — Если члены нашей организации не приходят на собрание, то повинны в этом вот такие парни, как этот Пейн!

— Я требую, чтобы Пейн покинул собрание! — протестующе выкрикнул еще кто-то. — Если не уйдет он, то уйду я. Как председатель собрания, вы отвечаете за то, что здесь происходит.

— Ведите собрание, а не то лучше по домам, — заявил еще кто-то.

— Ш-ши!

— На кого ты шикаешь? Я имею право высказаться!

— Товарищ Пейн тоже имеет право... — начал было Француз.

Но голоса их заглушил стук председательского молотка.

Собрав лоб в морщины, Пейн беззвучно смеялся.

— Теперь перейдем к обсуждению писем и жалоб, — объявил председатель. — Есть у кого какие жалобы? Предложения? Кто хочет выступить?

Вдруг поднялся молодой рабочий, совсем еще подросток; он рассказал, как трудно приходится тем, кто работает на укладке труб. Все молча слушали его горькую жалобу. Кое-кто сочувственно кивал головой.

Слово попросил Француз.

Кто-то громко и презрительно заворчал:

— Ну, что еще этот скажет?

— Если тебя интересует, — ответил недовольному Француз, — то закрой рот и открой уши...

— Прошу обращаться к председателю! — резко выкрикнул председатель и застучал молотком.

— Этот паренек еще не все сказал, — начал Француз, воинственно подтягивая брюки. — Люди мы все одинокие. Чтобы поспеть к машине — а она заезжает за нами в пять тридцать утра, — мы встаем в четыре и готовим себе поесть. Сейчас, как вы все знаете, у нас большая работа в Эрине, а лавок там нет. Работаем в зарослях кустарника. Целый час добираемся до места работы. Начинаем в семь, а в восемь и в двенадцать полагается перекусить. Кончаем работу в пять. Пока добираемся обратно, все лавки закрыты. Дорогой покупаем что придется. А приезжаешь домой — не очень-то хочется сразу же заниматься готовкой, каждому охота и отдохнуть, и поразвлечься. Вот и встаем в четыре утра, чтобы сварить чего-нибудь. А если не сделаешь этого, то что будешь жрать? Хлеб да колбасу или хлеб да соленую рыбу три раза в день? Отощаешь еще пуще, чем сейчас. А если отощаешь, то где возьмешь сил, чтобы работать, кормиться, одеваться, платить за крышу над головой, какая она ни есть? Но это еще не все, товарищ председатель и все другие товарищи! — До этого момента Француз произносил слова громко, но спокойно. Но теперь, почувствовав, что настало время сказать о самой большой несправедливости, он опять стал жестикулировать, приседать и повысил голос. — Когда мы работали по двенадцать часов, нам платили одиннадцать центов в час. А теперь, когда они решили с Буассоном, что хватит и восьми часов, нам платят девять центов в час. Прежде мы могли зарабатывать девять долларов и двадцать четыре цента в неделю, если работали и по воскресеньям. Это без сверхурочных, товарищи! А теперь мы вынуждены работать каждое воскресенье, чтобы заработать немногим больше пяти долларов в неделю. Вот вы все, кто присутствует здесь, вы довольны таким положением? — Крикнув в зал, Француз сделал паузу и обвел всех налитыми кровью глазами. Губы у него подергивались, немигающий взгляд ничего не видел. Француз, казалось, был поглощен тем, что творилось у него внутри. Внезапно его голос снизился до драматического шепота. — Но это еще не все, товарищ председатель! — наконец произнес он, выпрямив ноги и наклонившись вперед, словно для того, чтобы придать особое значение своим словам. — С нами обращаются, как со скотиной. Грузят на открытые машины. Если небольшой дождик, можно переждать под грузовиком, а если ливень на весь день или на неделю, то что тогда? Разве мало наших ребят покалечил ревматизм? — выкрикнув эти слова, он свирепо погрозил пальцем в сторону председателя, словно тот был виноват во всем. — На прошлой неделе мы мокли под дождем всю дорогу, туда и обратно. Что ж мы скотина какая, лошади или коровы?..

— Или свиньи? — выкрикнул Пейн и разразился невеселым смехом, подхваченным остальными присутствующими.