Жемчужина короны

Она ожидала, что он придет на следующий день, они снова будут сидеть вдвоем и он попросит ее руки. Она не сказала матери, что Андре признался ей в любви. Ей хотелось быть совершенно уверенной в том, что он любит ее. Одевшись еще более тщательно, чем обычно, повязав волосы лентой по новой моде, благоухая пудрой и душистым мылом и чувствуя себя прекрасной и чистой душой и телом, она сидела и ждала его. Но, когда стрелка маленького будильника остановилась на девяти, стыд охватил ее. Она легла в постель и, уткнувшись лицом в подушку, разрыдалась.

Он пришел только через день и вот он опять уходит, даже не взглянув на нее, ничем не показав, что принял решение, которого от него ждут. Он не мог обмануть ее! Нет, она чувствовала, что это невозможно! Но почему же тогда он улыбнулся ей так… так… небрежно?..

Она вдруг с ужасом подумала, что он может больше не прийти; ее мать заметит это и обязательно спросит, что случилось.

И с этого момента она стала вести дневник. «Всемогущий боже, — записывала она в этот вечер, — все в деснице твоей».

Гордость заставляла ее внешне оставаться совершенно спокойной. Она разговаривала, шила, ходила на уроки стенографии и смеялась — так, словно ничего не произошло. Но сердце ее разрывалось от горя и отчаяния.

Глава XXII

Ресторанчик находился на площади Моряков, почти у самой набережной, над кабачком, где торговали ромом. Трое молодых людей встретились с Попито и Лемэтром у входа. Громко смеясь и разговаривая, они поднялись по лестнице.

На лестничной площадке, за стеклянной перегородкой, сидели два китайца — один за кассовым аппаратом, другой со счетами. Управляющий, худой, сутулый китаец, заложив за спину болезненно-бледные, в синих венах руки, словно часовой, прохаживался перед стеклянной перегородкой и пристально, через очки, всматривался в каждого входившего в ресторан, словно люди были банкнотами и он опасался, как бы среди них не попался фальшивый. Он не забывал следить и за тем, чтобы, уходя, посетители платили. Разные люди посещали ресторан, не обходилось без пьяных драк и битья посуды. Суббота, по мнению управляющего, была самым беспокойным днем.

Вдоль зала, соединявшегося с кухней длинным коридором, шли два ряда кабинок. Оттуда слышались голоса и крики. Управляющий провел Лемэтра, чья осанка произвела на него впечатление, в одну из свободных кабинок и, пропуская за ним его спутников, молча пересчитал их.

— Что будем пить, ребята, что будем пить? — спросил Камачо, когда все уселись.

Джо рассмеялся.

— А сам-то не может отличить вина от ликера.

— Откуда ты взял это, парень? — заметил Попито, который давно не пробовал ликера. Они с Лемэтром только что выпили по стаканчику рома, и теперь венесуэльцу море было по колено.

— Закажи «Дом»[14], — сказал Лемэтр.

— Чепуха! Лучше сотерн!

— Нет, лучше портер, приятель!

— Молчи, Попито. Только подумать, портер!

— Пусть пьет портер.

— Кто это там в соседней кабине! — воскликнул Андре. — Тише, слушайте...

В соседней кабине мужской голос пел калипсо[15]:

Не давай мне каллалу на тарелке,
Дай жареной рыбки на сковородке...

Взрыв громкого смеха заглушил песню.

О, душка ду-у-ду...—

продолжал мужской голос.

Среди голосов за перегородкой один показался Андре и Попито особенно знакомым, но, кому он принадлежит, никто из них не мог вспомнить.

— А-а! А-а! — подпевали ему остальные, выстукивая ногами такт.

Попито, заложив пальцы в рот, пронзительно свистнул и, выскочив из-за стола, попытался заглянуть за перегородку.

— Эй, вы там, потише! — крикнул он.

— Заткнись! Не то позовем хозяина, — угрожающе ответили из-за перегородки.

— А ну, еще калипсо! — вдруг крикнул соседям Камачо.

— Верно! Спойте калипсо, не то позовем хозяина, чтобы выставил вас вон, — поддержал его Попито.

Друзья пытались утихомирить его и усадить на место.

— Давайте споем сами, — предложил Андре.

— Вот это молодец! — воскликнул Попито и хлопнул Андре по плечу. — Вот это настоящий парень! Поди-ка сюда! — И, оттащив Андре в угол кабины, Попито обнял его за плечи. — Послушай, Андре, ты мне нравишься. — Придвинувшись к самому лицу Андре, он обдал его теплым дыханием и винным перегаром. — Я хочу тебе кое-что сказать. Не сердись, но Елена — моя племянница. Аурелия и я слишком любим эту девочку, ты это сам знаешь. Не обижай ее. Ты понял меня? Не обижай ее, Андре!

— Да, я понял, Попи, я понял, — ответил Андре, вспыхнув в замешательстве, и сжал плечо Попито.

Попито снова пронзительно свистнул.

В двухстворчатую легкую дверь кабинки просунулось бледное лицо управляющего.

— Что-нибудь угодно? — тихо спросил он.

— Да, — ответил Попито. — Пришлите официантку, да посмазливей. Не какую-нибудь там старуху, а чтобы была помоложе. — И он провел рукой по груди, недвусмысленно показывая, что он имеет в виду.