Женщина французского лейтенанта

В душе Чарльз не желал быть агностиком. Не нуждаясь в вере, он вполне счастливо жил без нее, а разум, знание Лайелла и Дарвина убеждали его в том, что можно обходиться и без догмы. И вот он плакал – не из-за Сары, а из-за своей неспособности наладить разговор с Богом. Сидя в темной церкви, он осознал, что все провода отключены. Связь невозможна.

В тишине раздался громкий «клак». Он обернулся, заранее прикрывая глаза рукавом. Но тот, кто попытался войти в церковь, похоже, смирился с тем, что она уже закрыта. Ушел отверженный двойник Чарльза. А сам он, сложив руки за спиной, прохаживался взад-вперед по центральному проходу. С могильных плит под ногами на него смотрели полустершиеся имена и даты – последние окаменелости, все, что осталось от других жизней. То ли этот променад с оттенком богохульства, то ли оставшиеся в прошлом приступы отчаяния, но к нему вернулись спокойствие и ясность ума. И возник диалог между его лучшей и худшей половинами… или между ним и распятой фигурой в темной глубине церкви.

С чего мне начать?

Начни, мой друг, со своих поступков. И хватит уже себе говорить: «Лучше бы я этого не делал».

Я тут ни при чем. Меня к ним подталкивали.

Каким образом?

Меня обманывали.

Какой умысел скрывался за этим обманом?

Я не знаю.

А ты порассуждай.

Если бы она любила меня всерьез, она бы меня не отпустила.

И продолжала бы тебя обманывать?

Она мне не оставила выбора. Она сама сказала, что наш брак невозможен.

По какой причине?

Разный социальный статус.

Как благородно.

Ну и Эрнестина. Я дал ей торжественную клятву.

Которую нарушил.

Я все исправлю.

Любовью? Или чувством вины?

Это не так важно. Брачная клятва считается святой.

Если это не так важно, то и брачную клятву нельзя считать святой.

Существует мой долг.

Ах, Чарльз, Чарльз, эти слова я прочитывал в глазах самых немилосердных людей. Долг – всего лишь горшок для хранения. Как величайшего зла, так и величайшего добра.

Она хотела, чтобы я ушел. В ее глазах я читал презрение.

Сказать тебе, что делает Презрение в эту минуту? Она рыдает от отчаяния.

Я не могу вернуться.

Ты полагаешь, что водой можно смыть кровь у тебя в паху?

Я не могу вернуться.

Зачем ты повторно с ней встречался на береговом уступе? Зачем провел ночь в Эксетере? Зачем пришел к ней в комнату? Позволил ей себя обнять? Зачем…

Да, я все это признаю! Я согрешил. Но меня заманили в западню.

Тогда почему ты сейчас свободен?

Ответа не последовало. Чарльз снова сел и стиснул пальцы с таким остервенением, будто хотел сломать костяшки, а взгляд устремил в темноту. Но другой голос не оставлял его в покое.

Друг мой, есть, пожалуй, лишь одно, что она любит сильнее, чем тебя. И у тебя не укладывается в голове: именно потому, что она тебя так любит, она должна была отдать тебе то, что она любит еще сильнее. Я тебе скажу, почему она рыдает. Потому что тебе не хватает смелости вернуть ей ее дар.

Какое она имела право подвергать меня мучениям?

А какое у тебя было право на рождение? Вдохи и выдохи? Богатство?

Кесарю кесарево…

А мистеру Фриману Фриманово?

Это гнусное обвинение.

Таков твой дар мне? Эти гвозди ты вбиваешь в мои ладони?

При всем моем уважении… у Эрнестины тоже есть ладони.

Тогда попробуем прочесть по ее ладони. Счастье там не прочитывается. Она знает, что по-настоящему ты ее не любишь. Что ты ее обманываешь. Каждый день, снова и снова.

Чарльз положил руки на пюпитр перед собой и зарылся в них с головой. Его раздирала проблема выбора, почти осязаемая и уж точно не пассивная, толкавшая его к будущему, которое не ему выбирать.

Бедный Чарльз, загляни в свое сердце. Ты приехал в этот город, чтобы доказать самому себе: я еще не угодил в тюремную камеру под названием «мое будущее». Но побег из тюрьмы – это не один предпринятый шаг, мой друг. Так же как одним шажком не преодолеть расстояние отсюда до Иерусалима. Каждый день, Чарльз, каждый час надо делать следующий шаг. Каждую минуту надо быть готовым к тому, что в тебя вобьют гвоздь. Выбор очевиден. Ты остаешься в камере, отсиживая срок за долг, честь, самоуважение и чувствуя себя комфортно и в безопасности. Или ты на свободе, пока тебя не распнут. Ты в компании камней, колючек и выставленных спин, окруженный всеобщим молчанием и ненавистью.

Я слабый.

Но ты стыдишься своей слабости.

Какой был бы миру прок от моей силы?

Ответа не последовало. Но что-то заставило Чарльза подняться со скамьи и подойти к крестной перегородке. Он поглядел сквозь одно из деревянных окошечек на алтарный крест и после короткого сомнения прошел внутрь, миновал сиденья на клиросе для певчих и оказался перед ступеньками, ведущими к алтарному столу. Свет из дальнего конца храма едва сюда проникал. Он мог с трудом разглядеть лик Христа, но при этом испытал прилив таинственной эмпатии. Он увидел себя… пусть не такого благородного и всечеловечного, как Иисус… распятого.