Женщина французского лейтенанта

Предчувствие, что заключение этого союза было ошибкой, давно жило со мной – задолго до того, как вы появились в моей жизни. Вот почему я вас очень прошу не испытывать угрызений совести по этому поводу. Винить должен я себя за слепоту, свойственную моей природе. Будь я на десять лет моложе, не узнай я столько всего о моем веке и моем обществе, которое не вызывает у меня симпатии, не сомневаюсь, что я был бы счастлив с мисс Фриман. Я забыл, и в этом была моя ошибка, что мне уже не двадцать два, а тридцать два.

Вот почему завтра, с утра пораньше, я совершу такое болезненное путешествие в Лайм. Желание поставить точку является в данную минуту главной моей мыслью, что вы наверняка оцените. Но после того как я исполню свой долг, все мои мысли обратятся исключительно на вас – нет, на наше будущее. Уж не знаю, какая странная судьба свела нас вместе, но, видит Бог, ничто не заставит меня с вами расстаться, разве только вы сами этого пожелаете. Больше не скажу пока ни слова, моя сладчайшая загадка, кроме того, что вы должны будете привести куда более серьезные аргументы, чем прежде. Но как-то не верится, что вы предпримете такую попытку. Ваше сердце знает, что я принадлежу вам и что я назову вас своей.

Моя дорогая Сара, надо ли мне убеждать вас в том, что мои намерения самые высокие? Мне хочется задать вам тысячу вопросов, оказать вам тысячу знаков внимания, доставить вам тысячу радостей. Но все это с учетом благопристойности, определяемой вашей деликатностью.

Я не буду знать покоя и счастья, пока вы снова не окажетесь в моих объятьях.

Ч. С.

P. S. Перечитывая написанное, я вижу налет формальности, какой нет в моем сердце. Уж простите. Вы одновременно так мне близки и так от меня далеки, что я не знаю, как сформулировать то, что я испытываю.

Нежно ваш Ч.

Это анабатическое послание потребовало нескольких редакций. К тому времени совсем стемнело, и Чарльз передумал отправлять письмо сейчас же. Она уже наверняка, наплакавшись, уснула. Пускай пострадает последнюю ночь, зато утром ее разбудит радостное известие. Он несколько раз перечитал письмо. В нем присутствовала интонация, использованная им всего день или два назад в лондонских письмах к Эрнестине, но те письма писались мучительно, они были всего лишь уступкой светским условностям – вот почему он добавил этот постскриптум. Он до сих пор не понимал толком себя, о чем говорил Саре, но по крайней мере сейчас он глядел на свое отражение в зеркале не без удовольствия. Он испытывал огромную силу, настоящую и будущую… даже уникальность, ибо совершал нечто беспрецедентное. И теперь он мог осуществить свое желание: отправиться в новое путешествие, вдвойне отрадное, так как ему составят компанию. Он попытался нарисовать в уме незнакомую Сару – смеющуюся, поющую, танцующую. Трудно такое вообразить, но почему нет… он вспомнил ее улыбку, когда Сэм и Мэри, можно сказать, застукали их тогда в лесу. Это была улыбка ясновидящей, заглянувшей в будущее. А когда он помог ей подняться с колен… с каким неизъяснимым наслаждением он станет это делать в их совместной жизни!

Если его еще ждут камни преткновения, то он готов к испытаниям. Он подумал об одном таком камешке: Сэм. Но Сэма, как и любого слугу, всегда можно спровадить.