Женщина французского лейтенанта

– Давай попробуем держаться уважения, которое мы всегда испытывали друг к другу. Ты не должна считать, будто я думал только о себе. Меня преследовала мысль о том, как это будет несправедливо по отношению к тебе – и твоему отцу, – если я на тебе женюсь без любви, какой ты заслуживаешь. Будь мы с тобой другими… но мы такие, какие есть, мы понимаем по взгляду, по одному слову, является ли наша любовь ответной…

– Мы так и понимали, – сказала она сквозь зубы.

– Дорогая моя Эрнестина, это как с христианством. Ты можешь притворяться, что веришь. Но рано или поздно все выплывет наружу. Я убежден, что если ты по-настоящему заглянешь в свое сердце, то обнаружишь зачатки сомнений. Просто ты их подавляла. Ты сама признавалась…

Она заткнула уши, потом ее пальцы медленно спустились и закрыли лицо. Молчание.

– Теперь можно мне? – наконец спросила она.

– Конечно.

– Я знаю, что я для тебя всегда была не более чем милая штучка… еще один предмет обстановки в гостиной. Знаю, что я простодушна. Что я избалована. Что я обыкновенная. Не Елена из Трои и не Клеопатра. Знаю, что я говорю вещи, которые порой режут твой слух, что я тебя утомляю разговорами о домашнем устройстве, что причиняю тебе боль, подтрунивая над твоими окаменелостями. Может, я еще ребенок. Но я верила, что твоя любовь и покровительство… твоя образованность… сделают меня лучше. Что я научусь доставлять тебе приятное… и ты полюбишь меня такой, какой я стала. Ты можешь этого не знать… даже наверняка не знаешь… но этим ты меня когда-то и привлек. Тебе известно, что вокруг меня… крутились сотни мужчин… и не только охотники за состоянием и никчемные людишки. Я выбрала тебя не из простодушия и неумения сравнивать. А потому что ты был великодушнее, мудрее, опытнее. Я помню… если не веришь, я покажу тебе свой дневник… как однажды, вскоре после нашей помолвки, записала, что ты не очень веришь в себя. Я это почувствовала. Ты считаешь, что ты неудачник, что тебя презирают, и бог знает что еще… и я мечтала: вот это будет тебе мой главный подарок на свадьбу… вера в себя.

Затяжное молчание. Она сидела, опустив голову.

– Ты мне напомнила, как много я потеряю, – произнес он тихим голосом. – Увы, я и сам это понимаю. Нельзя возродить то, чего не было изначально.

– И это все, что мои слова для тебя значат?

– Они для меня значат многое, очень многое.

Он замолчал, хотя она явно ждала продолжения. Он не ожидал такого поворота. Он был тронут и пристыжен… и не мог в этом признаться. Она заговорила тихим, подавленным голосом:

– Может быть, с учетом того, что я сказала, ты хотя бы… – она не смогла закончить фразу.

– Еще раз подумаю?

Видимо, она услышала в его тоне нечто такое, чего он не хотел туда вложить, и в ее взгляде промелькнула отчаянная мольба. Глаза были мокрые от слез, а бледное личико страдальчески пыталось сохранять подобие спокойствия. Это было как удар ножа… вот как он ее ранил.

– Чарльз, я тебя прошу, я тебя умоляю немного подождать. Да, я невежественна, я не знаю, чего ты от меня хочешь… но если ты мне скажешь, где я опростоволосилась… какой бы ты желал меня видеть… я сделаю все, все, что от меня зависит, только бы ты был счастлив.

– Ты не должна так говорить.

– Должна… я не могу иначе… вчера, когда я получила эту телеграмму, я плакала, я сто раз ее поцеловала. Ты не должен думать, что если я часто подшучиваю, то не способна на глубокие чувства. Я буду… – и тут она осеклась, так как вдруг сработала обостренная интуиция. Она метнула в его сторону пронзительный взгляд. – Ты лжешь. Что-то произошло после того, как ты послал эту телеграмму.

Он подошел к камину. За его спиной послышались рыдания, и это его доконало. Он обернулся, ожидая увидеть поникшую голову, но Эрнестина плакала в открытую, глядя на него, и тут она протянула к нему руки, как испуганный, потерянный ребенок, привстала, сделала один шаг и упала на колени. Чарльз испытал острое отвращение – нет, не к ней, а к самой ситуации: к недоговоркам, к утаиванию главного. Напрашивается сравнение с ощущениями хирурга перед особенно сложной операцией или при внезапной остановке сердца больного… суровая решимость – а что еще остается? – закончить начатое. Сказать всю правду. Он дождался паузы в рыданиях.

– Я хотел поберечь твои нервы. Но ты права… что-то произошло.

Очень медленно она поднялась с пола и приложила ладони к щекам, не отрывая от него глаз.

– Кто она?

– Ты ее не знаешь. Имя не имеет значения.

– Она… и ты…

Он отвернулся.

– Я давно знаю ее. И думал, что все в прошлом. А сейчас в Лондоне выяснилось… что нет.

– Ты ее любишь?

– Уж не знаю, как назвать… то, что не позволяет отдать свое сердце другому человеку.

– Почему ты мне ничего об этом не сказал с самого начала?

Долгая пауза. Этот взгляд, читавший все его вранье, был просто невыносим.

– Я надеялся избавить тебя от боли, – пробормотал он.

– Или себя от стыда? Ты… ты чудовище!