И Чарльз их дал, скупо, не пытаясь себя выгораживать. О Саре он почти ничего не сказал. Его единственная попытка самооправдания была связана с обманом самого Грогана, который он связал с собственным убеждением, что поместить Сару в приют для душевнобольных было бы великой несправедливостью. Доктор его слушал, сохраняя напряженное, клокочущее молчание. Когда Чарльз закончил, Гроган снова отвернулся к окну.
– Жаль, что я не помню, какие именно наказания Данте уготовил для аморалистов. А то бы я прописал их вам.
– Я и без того буду достаточно наказан.
– По моим подсчетам, вряд ли.
Чарльз взял короткую паузу.
– Я отверг ваш совет после серьезных размышлений.
– Смитсон, отвергая советы, джентльмен остается джентльменом. Другое дело, когда он позволяет себе ложь.
– Я считал ее необходимой.
– Как и желание удовлетворить свою похоть.
– Я не могу согласиться с таким ярлыком.
– Привыкайте. Общество будет навешивать его на вас постоянно.
Чарльз подошел к столу и остановился, положив ладонь на столешницу.
– Послушайте, Гроган, вы бы предпочли, чтобы я прожил жизнь в притворстве? Или наш век недостаточно пронизан сладкоречивым лицемерием, восхвалением всякой фальши, заложенной в нашей природе? Вы бы хотели, чтобы я все это умножил?
– Я бы хотел, чтобы вы дважды подумали, прежде чем впутывать невинную девушку в процесс самопознания.
– Но если уж это знание нам дано, можем ли мы игнорировать его диктат? Какими бы отвратительными ни были последствия.
Доктор отвернулся с суровой гримасой. Чарльз видел, что он раздражен и взвинчен и не знает, как после этого обличения дальше воспринимать столь дерзкий вызов провинциальным условностям. В нем происходила борьба между Гроганом, прожившим четверть века в Лайме, и Гроганом, повидавшим мир. И были еще нюансы: его симпатия к Чарльзу и потаенное мнение (не слишком отличавшееся от позиции сэра Роберта), что Эрнестина хоть и симпатичная штучка, но достаточно поверхностная. А в его далеком прошлом остался эпизод, обнародовать который мы не станем, лишь заметим, что из-за этого эпизода брошенная им фраза о похоти была не такой обезличенной, как могло показаться. Тон его продолжал оставаться осуждающим, но от вопроса о моральной стороне дела он постарался уйти.
– Смитсон, я врач. Я знаю только один верховный закон: всякое страдание есть зло. Иногда оно бывает вынужденное. Что не отменяет его фундаментальной природы.
– Не понимаю… откуда еще взяться добру, если не из зла? Как можно усовершенствовать свое «я»? Только на обломках старого.
– И попутно – на обломках несчастной девушки?
– Лучше ей один раз пострадать и от меня избавиться, чем… – Чарльз замолчал.
– Вот как. Вы уверены? – Чарльз ничего не ответил. Доктор разглядывал улицу. – Вы совершили преступление, и ваше наказание будет заключаться в том, чтобы помнить о нем всю жизнь. Не спешите отпускать себе этот грех. Все в руках смерти.
Доктор снял очки и стал их протирать зеленым шелковым платком. Пауза безнадежно затягивалась, но в конце концов он заговорил, и голос его, хотя по-прежнему неодобрительный, заметно помягчел.
– Вы женитесь на другой?
Чарльз – метафорически – выдохнул. С момента появления Грогана он четко осознавал, что все его предыдущие умозаключения – дескать, я не дорожу мнением курортного доктора – не стоят ломаного гроша. Ирландец проявлял настоящую человечность, вызывавшую у Чарльза огромное уважение. В каком-то смысле Гроган олицетворял собой его идеал. И сейчас, понимая, что ждать полного отпущения грехов еще рановато, он смекнул, что отлучение от церкви ему все-таки не грозит.
– Это мое самое искреннее намерение.
– Она знает? Вы ей сказали?
– Да.
– И она, конечно, приняла ваше предложение?
– У меня есть все основания так думать.
Он пояснил обстоятельства, связанные с его утренним поручением Сэму. Доктор-коротышка повернулся к собеседнику.
– Смитсон, я знаю, что вы не порочный человек. Вы не пошли бы на это, если бы не поверили в искренность этой женщины со всеми ее эскападами. Но хочу вас предупредить: не будьте таким доверчивым. А любое сомнение может в будущем бросить тень на защиту, которой вы ее обеспечиваете.
– Я уже принял это во внимание. – Чарльз позволил себе робкую улыбку. – Как и словесный туман, который мы напускаем в наших разговорах о женщинах. Они должны сидеть, точно куклы в магазине, а мы, мужчины, входим в гостиную, оцениваем их и показываем пальцем: вот
– По-моему, она зашла гораздо дальше.
Чарльз не оставил выпад без внимания.
– Все ее действия считаются общепринятыми в высшем обществе. Я не понимаю, почему мы должны оправдывать жен в этом
Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги