Женщина французского лейтенанта

Он поднялся следом за ней и вошел в комнату, выходящую окнами на север, с видом на большой сад. Это была студия художника. На столе разбросаны рисунки; мольберт с начатым портретом – набросок молодой женщины с печально опущенным взглядом, а за ее спиной намек на листву; повернутые к стене картины; висящие на крючках платья, шарфы и шали всевозможных цветов; большой керамический кувшин; стол с атрибутами – тюбики, кисти, баночки с красками. Барельеф, скульптурки, напольная ваза с камышами. Кажется, ни одного пустующего квадратного метра.

Сара стояла у окна, к нему спиной.

– Я его личный секретарь. Помощница.

– А также модель?

– Иногда.

– Я вижу.

Но он ничего не видел… ну разве что краем глаза разглядел одну из зарисовок на столе: обнаженная… обнаженная выше пояса, с амфорой у бедра. Лицо как будто не ее, хотя под этим углом не очень-то хорошо видно.

– Вы здесь поселились после переезда из Эксетера?

– Я здесь живу последний год.

Подмывает спросить: как они встретились? что их связывает? Поколебавшись, он положил на стул шляпу, трость и перчатки. Теперь ее волосы, доходившие почти до талии, предстали перед ним во всем своем великолепии. Она казалась миниатюрнее, чем ему помнилось, и стройнее. На подоконник перед ней хлопотливо уселся голубь, испугался и тут же улетел. Где-то внизу открылась и захлопнулась дверь. Донеслись смутные мужские голоса. Чарльза и Сару разделяла комната. Их все разделяло. Молчание становилось невыносимым.

Он явился в доспехах, с копьем наперевес, чтобы убить дракона и вытащить ее из нужды, спасти от никчемной работы в никчемном доме… а дама все испортила. Ни цепей, ни рыданий, ни протянутых в мольбе рук. Он выглядел, как мужчина, который пришел на светский раут, полагая, что это будет бал-маскарад.

– Он знает, что вы незамужняя?

– Я считаюсь вдовой.

Следующий вопрос вышел совсем уж неуместным, но он потерял всякое чувство такта.

– Кажется, его жена умерла?

– Да. Но не в его сердце.

– И он больше не женился?

– Он здесь живет вместе со своим братом.

И тут она назвала имя еще одного обитателя этого дома, тем самым как бы давая понять Чарльзу, что его почти не скрываемые подозрения ни на чем не основаны. Вот только при одном упоминании этого имени уважающие себя викторианцы вздрагивали. Ужас, вызываемый его поэзией, публично выразил Джон Морли[142], один из тех важных особ, которые словно родились златоустами (то есть пустозвонами) той эпохи. Чарльз вспомнил самую изюминку из его гневной филиппики: «похотливый лауреат шайки сатиров». А хозяин дома! Ведь поговаривают, что он принимает опиум. И вот уже в голове Чарльза возникла оргиастическая картина – ménage à quatre… или даже à cinc[143], если считать девушку, впустившую его в дом. Правда, в облике Сары не проглядывало ничего оргиастического. Скорее упоминание имени поэта говорило о ее невинности. И вообще, что мог разглядеть через закрытую дверь знаменитый лектор и критик, склонный к преувеличениям, хотя и широко уважаемый, даже вызывающий восхищение? А тем более мог ли он побывать в этом притоне порока?

Я слишком выделяю худшую, а-ля Морли, половину сознания Чарльза; лучшая же его половина, та, которая разглядела в Саре ее истинную природу, несмотря на все злословие Лайма, отчаянно сопротивлялась этим гнусным подозрениям.

Он начал ей тихо рассказывать, а другой, потаенный голос отчитывал его за формальный подход, за внутренний барьер, не позволяющий поведать о бесконечной череде одиноких дней и ночей, когда ее дух был с ним рядом, витал над ним и перед ним… о слезах, невыразимых словами. Он рассказал о том, что произошло в Эксетере в ту ночь. О своем решении. О страшном предательстве Сэма.

Он все ждал, что она обернется. Но она продолжала смотреть в окно на зелень, на играющих детей. Он замолчал и подошел к ней поближе.

– То, что я говорю, для вас ничего не значит?

– Для меня это значит так много, что я…

– Прошу вас, продолжайте, – тихо попросил он.

– Я не могу подыскать слова.

Она отошла на несколько шагов, как будто не могла глядеть ему прямо в глаза. И посмотрела, только оказавшись возле мольберта. Прошептала:

– Я не знаю, что сказать.

Но это было сказано без эмоций, без растущей благодарности, которой он так отчаянно жаждал. С простотой и некоторым замешательством, если уж называть вещи своими именами.

– Когда-то вы признались, что любите меня. Вы дали мне самое важное для женщины подтверждение, что… чувства, которые нами овладели, не были просто симпатией и взаимным притяжением.

– Я это и не отрицаю.

В его глазах промелькнула обида. А она опустила глаза. На этот раз он отвернулся к окну. В комнате повисло молчание.

– Но вы нашли новые и более сильные интересы.

– Я не думала, что когда-нибудь снова вас увижу.

– Это не ответ.

– Я себе запретила сожалеть о несбыточном.

– Это тоже не…