Женщина французского лейтенанта

Она была без перчаток, и их пальцы соприкоснулись. Он разглядывал образцы, но все его мысли вертелись вокруг этих холодных пальцев.

– Я вам очень благодарен. Они в отличном состоянии.

– Это то, что вы ищете?

– Да.

– Когда-то это были морские раковины?

Секунду поколебавшись, он стал показывать на лучшем из двух образцов характерные признаки: рот, амбулакральные ножки, анус. Она слушала с неподдельным интересом, и все его подозрения быстро испарились. Девушка, конечно, выглядела странно, но, судя по вопросам, которые она задавала, кто мог ее назвать умалишенной? Наконец он аккуратно сложил образцы в карман.

– Я нахожу весьма любезным с вашей стороны, что вы занимались их поисками.

– Мне больше нечем было заняться.

– Я собираюсь возвращаться. Можно мне вас проводить?

Она не шелохнулась.

– Еще я хотела поблагодарить вас, мистер Симпсон… за предложение помощи.

– Поскольку вы от нее отказались, я вам еще больше признателен.

Последовала короткая пауза. Он прошел мимо нее и раздвинул тростью стену из плюща, давая ей проход. Но она по-прежнему не двигалась и смотрела в глубину тоннеля.

– Мне не следует идти за вами.

При всем желании разглядеть ее лица он не мог.

– Кажется, мне лучше уйти.

Она ничего не ответила, и он уже был готов шагнуть в завесу из плюща. Но очень уж захотелось последний раз на нее взглянуть. Она повернула голову в его сторону, а тело, словно не одобряя подобного бесстыдства, стояло к нему спиной. Ее взгляд, отчасти хоть и сохранявший выражение вызова всем и каждому, сейчас, пожалуй, к себе притягивал. Страдальческие глаза заражали своим страданием; в них читалось поругание, беспомощность, над которой надругались. Они не обвиняли в этом Чарльза – скорее в том, что такое прошло мимо него. Их взгляды скрестились надолго, щеки ее порозовели, а затем она опустила взор долу и произнесла:

– Мне больше не к кому обращаться.

– Я, кажется, ясно дал понять, что миссис Трантер…

– Добрейшей души человек. Но мне не нужна доброта.

Повисла пауза. Его трость по-прежнему поддерживала завесу из плюща.

– Я слышал, что викарий отличается редким здравомыслием.

– Это он представил меня миссис Поултни.

Чарльз стоял перед зеленым проходом, как перед распахнутой дверью. Он уже избегал ее взгляда и отчаянно подыскивал слова, чтобы откланяться.

– Если вы мне позволите поговорить от вашего имени с миссис Трантер, я буду счастлив… но с моей стороны было бы неприлично…

– Проявлять и дальше интерес к моим обстоятельствам.

– Именно это я и хотел сказать, да. – Она отвернулась; это был ей выговор. Очень медленно он позволил гирляндам плюща опуститься. – Уж не пересмотрели ли вы мое предложение покинуть это место?

– Я знаю, кем я стану, если уеду в Лондон. – Он внутренне похолодел. – Тем же, кем стали в больших городах многие женщины, потерявшие девичью честь. – Она вся повернулась к нему. Щеки уже пылали. – Я стану тем, кем меня уже окрестили в Лайме.

Это было неслыханно, совсем уж неприлично. Теперь и у него щеки пылали.

– Дорогая мисс Вудраф… – пробормотал он.

– Я слабая. Мне ли этого не знать? – И с горечью добавила: – Я согрешила.

Это новое откровение перед посторонним человеком, да еще в подобных обстоятельствах, словно перечеркнуло в его глазах все хорошее, что ей дала его маленькая лекция о морских ежах. Но при этом карман грели два образца, тем самым она его словно не отпускала, и Чарльз, прячущийся где-то там внутри, чувствовал себя польщенным, как священник, к которому обратились за духовным советом.

Он уставился на свою «железную ферулу» – ясеневую трость.

– Этот страх держит вас в Лайме?

– Отчасти.

– То, о чем вы мне поведали в прошлый раз… кто-нибудь еще об этом знает?

– Если бы знали, то не упустили бы возможности мне об этом сказать.

Затяжное молчание. В человеческих отношениях случаются моменты, похожие на модуляции: то, что до сих пор было объективной реальностью, которую сознание самому себе готово описать в окололитературных терминах и которую достаточно определить под неким общим заголовком (мужчина с алкогольной зависимостью, женщина с неудачным прошлым и так далее), вдруг становится субъективной, единственной в своем роде и, посредством эмпатии, сиюминутно переживаемой, а не просто наблюдаемой со стороны. Именно такая метаморфоза произошла с Чарльзом, когда он смотрел на склоненную голову грешницы. Как и все мы в такие минуты – кто хотя бы раз не попадал в объятья пьяницы? – он спешно искал пути восстановления дипломатического статус-кво.

– Мне вас искренне жаль. Но, признаться, я не понимаю, почему вы именно меня выбрали… в качестве вашего… конфидента.

Она будто ждала этого вопроса и заговорила быстро, как заученную литанию: