Женщина французского лейтенанта

– Десять месяцев назад меня вызвали… все это, как вы понимаете, строго между нами… чтобы я ее осмотрел. Я сразу понял, что не так… плач без причины, глухое молчание, характерный взгляд. Меланхолия. Столь же очевидная, как корь. Я знал ее историю, и я знаю Талботов, где она служила гувернанткой, когда все случилось. Все же ясно, шести недель… да что там, шести дней, проведенных в «доме Марлборо», достаточно, чтобы нормальный человек свихнулся. Между нами, Смитсон: я, старый язычник, буду рад, если этот храм благочестия сгорит дотла вместе с его хозяйкой. И я еще спляшу жигу на пепелище.

– И я бы с вами за компанию.

– Поверьте, мы будем не одни. – Доктор глотнул грога за двоих. – Весь город устроит пляски. Но это уже другая история. Я сделал для этой девушки, что мог. Но спасти ее может только одно.

– Уехать.

Доктор решительно кивнул.

– Спустя пару недель ваш покорный слуга возвращался домой и увидел эту девушку. Она направлялась в Кобб. Я привел ее к себе, я говорил с ней, как с любимой племянницей. Но это было все равно что вместе с экипажем перемахнуть через высокую стену. Она не дала мне ни одного шанса, Смитсон, ни единого! И то был не просто разговор. В Эксетере живет мой коллега, милейший человек с женой и четырьмя огольцами-ангелами, и они как раз искали гувернантку. О чем я ей и сказал.

– А она – нет?

– Ни в какую. Смотрите. Миссис Талбот, настоящая голубка, готова снова взять ее к себе в любое время. Но нет, она остается в доме, где жизнь – пытка, где хозяйка не видит разницы между служанкой и рабой, где ее положение по своей жесткости напоминает подушку, набитую колючками. И она оттуда ни ногой. Вы, Смитсон, не поверите. Предложите ей английский трон и тысячу фунтов в придачу – она только помотает головой.

– Но… я чего-то не понимаю. То, от чего, по вашим словам, она отказалась, мы как раз с ней обсуждали. Мать Эрнестины…

– Напрасно потеряет время, дружище, при всем моем к ней уважении. – Он мрачно улыбнулся и наполнил бокалы грогом из чайничка, стоявшего на полке в камине для подогревания пищи. – Славный доктор Гартманн описывает подобные случаи. Один особенно впечатляет. Молодая вдова из Веймара, насколько я помню. Муж, кавалерийский офицер, погиб во время полевых учений. Тут есть параллели. Женщина погрузилась в глубокий траур. Ожидаемая реакция. Но это продолжалось, Смитсон, год за годом. В доме нельзя было ничего трогать. Костюмы покойного висели в платяном шкафу, курительная трубка лежала рядом с его любимым креслом, даже письма, пришедшие уже после его смерти… там… – он махнул рукой куда-то в темноту за спиной Чарльза, – на серебряном блюде, нераспечатанные, пожелтевшие, год за годом. – Он улыбнулся гостю. – Где уж вашим аммонитам до таких тайн. Вот что мы узнали от Гартманна.

Стоя над гостем, он направил на него указательный палец, как бы усиливая эффект своих слов.

– Эта девушка подсела на меланхолию, как подсаживаются на опиум. Теперь понятно? Ее печаль – это ее счастье. Она желает быть сакральной жертвой, Смитсон. Если мы в таких случаях в ужасе отшатываемся, то она устремляется вперед. Она одержима, понимаете? – Он снова уселся. – Мрачная история. Очень мрачная.

Повисло молчание. Чарльз швырнул окурок манильской сигары в огонь. На мгновение тот вспыхнул. Он понял, что не в силах посмотреть в глаза доктору, задавая очередной вопрос.

– И она ни с кем не поделилась своими переживаниями?

– Ближе, чем миссис Талбот, у нее никого нет. Но и ей, насколько мне известно, она не открылась. Я собой горжусь… однако мой план с треском провалился.

– Ну а если… допустим, она все-таки решится открыть свои чувства кому-то, кто примет в ней участие…

– Тогда она выздоровеет. Только она не хочет выздоравливать. Это все равно что отказываться от лекарств.

– И все-таки, предположим…

– Как вы переделаете чужую душу, дружище? Можете мне объяснить?

Чарльз лишь пожал плечами.

– То-то и оно. И вот что я вам скажу. Лучше и не пытаться. Взаимопонимание никогда не рождается из насилия.

– То есть случай безнадежный?

– В этом смысле – да. Лекарства бессильны. Не надо думать, что она, как мы, мужчины, способна рассуждать здраво, анализировать свои мотивы, понимать, почему она именно так поступает. Она живет как в тумане. Все, что нам остается, – это ждать в надежде, что туман рассеется. Тогда, возможно… – он помолчал и добавил без особой надежды: – Возможно.

А в это время в своей комнате, погруженной в мертвую тишину, что накрыла «дом Марлборо», Сара спала на правом боку, и ее разметавшиеся темные волосы почти закрывали лицо, безмятежное, совсем не трагическое; здоровая молодая женщина лет двадцати шести – двадцати семи, с выпростанной изящной рукой (тепло, окна закрыты)… покоящейся на другом теле.

Нет, не мужском. Девятнадцатилетней девушки, спящей к ней спиной, почти вплотную, а кровать, хотя и широкая, не была рассчитана на двоих.