Женщины Цезаря

Цезарь вступил в предвыборную кампанию энергично и с удовольствием. Как и Катилине, имя и предки оказали ему огромную помощь, несмотря на тот факт, что никто из двух других кандидатов также не являлся «новым человеком». Должность обычно переходила к тому, кто уже побывал консулом, но это преимущество, которым обладали Катул и Ватия Исаврийский, было в некоторой степени сведено на нет. Хотя бы их возрастом: Катулу – шестьдесят один год, Ватии Исаврийскому – шестьдесят восемь. В Риме вершиной всех способностей гражданина считался возраст в сорок три года – срок вступления в консульскую должность. После этого у человека наблюдается спад, какими бы огромными ни были его auctoritas или dignitas. Он мог стать цензором, принцепсом сената и даже второй раз консулом через десять лет. Но когда мужчина переходил шестидесятилетний рубеж, его лучшие годы бесспорно оставались позади. Хотя Цезарь еще не был претором, он уже много лет входил в сенат, десять лет был фламином Юпитера, великолепно справился с обязанностями курульного эдила. Он носил гражданский венок, появляясь на публике. Он был известен среди выборщиков не только как один из знатнейших аристократов в Риме, но и как человек огромных способностей и потенциала. Его работа в суде по делам об убийствах, его адвокатская деятельность не прошли незамеченными, равно как и его неустанная забота о своих клиентах. Короче, Цезарь – это будущее. Катул и Ватия Исаврийский – определенно прошлое, с еле уловимым душком фавора Суллы. Большинство выборщиков были всадниками, а Сулла безжалостно преследовал всадническое сословие. Чтобы нейтрализовать тот неоспоримый факт, что Цезарь по браку был племянником Суллы, Луцию Декумию было поручено распространять историю о том, как Цезарь не подчинился Сулле, отказавшись развестись с дочерью Цинны, и чуть не умер от болезни, когда скрывался от агентов диктатора.

За три дня до выборов Катон позвал Катула, Ватию Исаврийского и Гортензия к себе домой. На этот раз не было ни этого выскочки Цицерона, ни юноши Цепиона Брута. Даже Метелл Сципион послужил бы помехой.

– Я говорил, – начал Катон, как обычно, бестактно, – что было ошибкой вам обоим выставлять свои кандидатуры. И теперь я прошу, чтобы один из вас снял свою кандидатуру и поддержал другого.

– Нет, – сказал Катул.

– Нет, – сказал Ватия Исаврийский.

– Как вы не поймете, что вы оба делите голоса? – крикнул Катон, грохнув кулаком по своему немодному письменному столу.

У него был нездоровый вид, он похудел. Прошлую ночь он провел с бутылкой. С тех пор как умер Цепион, Катон прибегал к вину для успокоения – если это можно было назвать успокоением. Он не мог заснуть. Тень Цепиона преследовала его. Рабыня, которая утоляла его сексуальный голод, внушала отвращение. И даже беседы с Афинодором Кордилионом, Мунацием Руфом и Марком Фавонием отвлекали его лишь на время. Катон читал, читал, читал, но его одиночество и несчастье вставали между ним и словами мыслителей – Платона, Аристотеля, даже его прадеда Катона Цензора. Отсюда и вино, отсюда и раздражительность, когда он смотрел на этих упрямых престарелых аристократов, которые отказывались видеть, какую ошибку совершают.

– Катон прав, – раздраженно сказал Гортензий.

Он тоже был уже немолод, но, как авгур, не мог претендовать на должность великого понтифика. Амбиции не затмили его ум, хотя тот образ жизни, который он вел, отнюдь не способствовал ясности рассудка.

– Один из вас еще может одержать верх над Цезарем, но вы оба разделяете те голоса, которые мог бы получить один из вас.

– Тогда пора давать взятки, – сказал Катул.

– Взятки? – гаркнул Катон, стукнув по столу так, что стол зашатался. – Нет смысла даже говорить об этом! Двести двадцать талантов не купят вам достаточно голосов, чтобы побить Цезаря!

– Тогда почему бы не купить самого Цезаря? – предложил Катул.

Все уставились на него.

– У Цезаря почти две тысячи талантов долга, и этот долг с каждым днем растет, потому что он не в состоянии уплатить ни сестерция, – продолжал Катул. – Можете мне поверить, я знаю точно.

– Тогда предлагаю, – заговорил Катон, – сообщить об этой ситуации цензорам и потребовать, чтобы они немедленно исключили Цезаря из сената. Так мы отделаемся от него навсегда!

Его предложение вызвало у присутствующих ужас.

– Дорогой мой Катон, мы не смеем этого сделать! – проблеял Гортензий. – Он может быть чумой, но он – один из нас!

– Нет, нет, нет! Он – не один из нас. Если его не остановить, он всех нас раздавит, уверяю вас! – взревел Катон, снова и снова колотя кулаком по беззащитному столу. – Сдать его! Сдать его цензорам!

– Категорически нет, – отказался Катул.

– Категорически нет, – сказал Ватия Исаврийский.

– Категорически нет, – сказал Гортензий.

– Тогда, – с хитрым видом предложил Катон, – выберем кого-нибудь вне стен сената, кто сделает это. Кого-нибудь из его кредиторов.