Женщины Цезаря

Как только Цицерон произнес эти ужасные слова – «всеобщая отмена долгов», некоторое шевеление в сенате переросло в явный ропот. Конечно, среди присутствующих были и те, кто отчаянно нуждался в столь радикальной мере (включая и Цезаря, нового великого понтифика), особенно теперь, когда ростовщики требовали выплатить долги полностью. Но имелись и такие, кто не одобрял ужасных экономических последствий, которые могла повлечь за собой подобная мера. Несмотря на вечные денежные проблемы, члены сената были прирожденными консерваторами в тех случаях, когда дело касалось радикальных перемен любого рода, включая структуру капиталовложений. И на каждого сенатора, попавшего в трудное финансовое положение, приходились трое, кто мог потерять от всеобщего аннулирования долгов значительно больше, чем выиграть. Такие, как Красс, Лукулл, отсутствующий Помпей Магн. Поэтому неудивительно, что и Цезарь, и Красс с нетерпением подались вперед, словно рвущиеся с цепи собаки.

– Я навел справки в Этрурии и Апулии, Луций Сергий Катилина, – продолжал Цицерон, – и, к сожалению, должен сказать, что слухи подтвердились. Я считаю, что в твои намерения входит аннулирование долгов.

Катилина смеялся долго, до слез. Он держался за бока, героически пытался сдерживать веселье, но это ему никак не удавалось. Сидящий недалеко от него Луций Кассий, весь красный, предпочел принять возмущенный вид.

– Чушь! – крикнул Катилина, когда наконец ему удалось совладать со своим смехом, вытирая лицо складкой тоги, потому что не смог вспомнить, где его платок. – Чушь, чушь, чушь!

– Ты можешь в этом поклясться? – спросил Цицерон.

– Нет, я не буду клясться! – резко ответил Катилина, приходя в себя. – Мне, патрицию Сергию, давать клятву, потому что меня необоснованно и злонамеренно обвиняет какой-то переселенец из Арпина? Кто ты такой, Цицерон? Что ты о себе возомнил?

– Я – старший консул сената и народа Рима, – ответил оскорбленный Цицерон. – Если ты помнишь, я – человек, который победил тебя на курульных выборах в прошлом году. И как старший консул, я – глава этого государства.

Новый взрыв смеха.

– Говорят, у Рима два тела, Цицерон! Одно хилое и с головой слабоумного, другое – сильное, но совсем без головы. Как ты думаешь, кто из этих двух тел – ты, о глава этого государства?

– Уж точно не слабоумный, Катилина. Я – отец Рима и его защитник в этом году, и я намерен выполнить свои обязанности, даже в ситуациях столь странных, как эта! Ты отрицаешь, что собираешься аннулировать все долги?

– Конечно отрицаю!

– Но клясться ты отказываешься.

– Определенно. – Катилина шумно вдохнул. – Да, отказываюсь! Однако, о глава этого государства, твое низкое поведение и необоснованные обвинения, выдвинутые нынешним утром, заставили бы многих на моем месте сказать, что если сильному, но безголовому телу Рима необходимо приставить голову, то моя голова была бы не худшим выбором! По крайней мере, моя голова – это голова римлянина! По крайней мере, моя голова имеет предков! Ты задумал погубить меня, Цицерон, погубить мои шансы на справедливое и честное избрание! Вчера мое положение казалось незыблемым. И вот сегодня я стою здесь, оклеветанный, невинная жертва бесцеремонного, незнатного выскочки, какого-то горца, неримлянина!

Понадобились огромные усилия, чтобы не отреагировать на эти колкости, но Цицерон сохранил спокойствие. Если бы ему этого не удалось, он проиграл бы. В этот момент он понял, что Фульвия Нобилиор была права. И Теренция была права. Луций Сергий Катилина мог смеяться, мог все отрицать, но он все-таки замышлял революцию. Адвокат, который умел запугать любого негодяя, знал язык лица и тела виновного, когда тот решал, какой из возможных способов защиты выбрать – держаться развязно, агрессивно, с издевкой, или изображать поруганную добродетель. Катилина виновен, Цицерон был уверен в этом.

Но знают ли это остальные в сенате?

– Могу я сделать некоторые комментарии, отцы, внесенные в списки?

– Нет, не можешь! – крикнул Катилина, вскочил с места и, выбежав на середину черно-белого пола, потряс кулаком в сторону Цицерона. Затем он направился к большим дверям, у самого выхода обернулся и посмотрел на ряды притихших сенаторов.

– Луций Сергий Катилина, ты нарушаешь порядок! – крикнул Цицерон, вдруг осознав, что теряет контроль над собранием. – Вернись на свое место!

– Не вернусь! И не останусь больше здесь ни на минуту, чтобы слушать, как этот наглый безродный выскочка обвиняет меня в измене! Почтенные отцы, я официально заявляю в этом собрании, что завтра на рассвете я буду в септе, чтобы присутствовать на курульных консульских выборах! Я искренне надеюсь, что вы опомнитесь и заставите безмозглую главу этого государства выполнить свои обязанности, доставшиеся ему по жребию. Пусть проведет выборы! Предупреждаю вас: если завтра утром септа будет пуста, тебе лучше прийти туда со своими ликторами, Марк Туллий Цицерон, арестовать меня и обвинить в perduellio! Обвинения в maiestas будет недостаточно для человека, чьи предки входили в сотню советников царя Тулла Гостилия!