Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека

Впрочем, мы описали лишь самый распространенный случай, случай, я бы сказал, классический. Ибо бывает и другой случай, описанный в вышеприведенном отрывке Рич. Олдингтоном, когда целомудренная непосредственность детства сохраняется и в самой чувственности, которая вследствие этого не только не оскорбляет чувство невинности, но и сама возвышается до уровня идеального. В этом случае подросток не испытывает тех страданий от утраченной невинности, о которых мы сейчас говорим, ибо невинность им вовсе и не утрачивается, но сохраняется в чистоте самой чувственности, слиянной с духовностью, образуя вместе с последнею единое высокопоэтическое целое. Но это уже удел очень немногих, удел очень талантливых людей (как людей именно, как человеков что ли), умеющах жить с природой единой и нераздельной жизнью, единым, как говорится, с ней дыханием. И недаром мы на страницах нашего трактата дали столько места Олдингтону для описания такого случая. Легко понять, что было бы и с Тони и с самой Эвелиной, если бы она неправильно поняла руководившее им чистое чувство преклонения перед красотой и диктуемую им потребность прикоснуться к этой красоте («груди нимфы в чаще кустов», чудо прикосновения) и отвергла бы это чувство, что называется, с порога! И он и она скатились бы, весьма вероятно, на тот посредственный уровень, который мы описали выше, когда наплыв всякого рода недостойных чувств приводит к катастрофической утрате непосредственности детства. Ведь коль скоро он уже пришел к ней, спящей, а она бы его оттолкнула, то эти сладострастные картины уже почти неизбежно стали бы тревожить воображение их обоих, если даже до того они еще не тревожили ни его, ни ее. И своим поведением она выказала много, я бы сказал, чисто женской мудрости, также подсказанной ей, без всякого сомнения, самой природой, природой ее пола, спасла и его и себя от нездоровой чувственности, сберегла и его и себя от ненужных мучений, с такой чувственностью связанных, а тем самым и от профанации самой любви. И такая мудрость и такой такт явились несомненным следствием того, что и она ответила на его чувство, когда он, задыхаясь, шепнул, робко стоя у ее девического ложа: «– Это только я, Тони. Можно мне побыть немного?». Таким образом, любовь – первая любовь – спасла и в нем и в ней целомудренную непосредственность детства.

Кстати, здесь мы видим различие между любовью в юном возрасте и любовью в пожилом возрасте. Разумеется, и в пожилом возрасте любовь, если она действительная любовь, сохраняет существенные черты, нарисованные выше: и здесь тоже, как и в юной любви, любовь имеет творческий характер – и идеальный и реальный в одно и то же время; и здесь тоже, говорю я, любящий создает идеальный образ любимой, перед которым он смог бы склониться, образ, ведущий к их взаимному и реальному нравственному облагораживанию и обновлению. Однако в одном и весьма немаловажном пункте любовь в пожилом возрасте неизбежно отличается от любви юной, иными словами, вторая от первой любви: она лишена целомудренной непосредственности юной любви, любви Паоло и Франчески, Ромео и Джульетты, Тони и Эвелины… Эта, первая любовь уходит вместе с собой навсегда и не возвращается вновь – во второй и последующей любви. Пусть утешают себя такие пожилые люди, которым мы, безусловно, желаем всяческого добра и счастья, что зато их любовь отличается опытной умудренностью жизнью, что она благодаря этому прочнее, что и он и она в этой любви знают друг друга лучше, и т. д. и т. п. Всё это так, конечно, и в их словах есть доля правды, но со всем тем каждому ясно, что это уже совсем-совсем не то… нечто из другой уже оперы. Ведь мы должны в нашем повествовании (я имею в виду это сочинение) быть предельно искренни, иначе к чему оно?..