Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека

То, что это не любовь, доказывается уже тем фактом, что героиня наша не пожелала бы физической близости с отвергнутым ею юношей. О роли чуда прикосновения в любви очень хорошо сказано в вышеприведенном отрывке из Олдингтона. Даже в самой чистой, самой возвышенной любви эта физиологическая ее подоснова всегда и неизменно, хотя и незримо и неосознанно присутствует на всех ее стадиях, сообщая любви человеческой ее специфический и захватывающий несказанно тонкий и нежный эротизм. Без сладостной перспективы физического обладания, пусть самой отдаленной, при одной мысли о которой дух захватывает, без подсознательного иногда стремления увидеть когда- нибудь возлюбленную во всей ослепительной красоте ее обнаженного тела, без чуда прикосновения, когда любимая, даже чисто случайно и невзначай коснувшись своими волосами лица любящего, вызывает в нем невольную дрожь, которую скрыть, конечно, невозможно и которая невольно передается и ей, – без полового влечения нет и не может быть любви. А кто в состоянии отрицать, что это половое влечение в высшей степени избирательно и уж во всяком случае от воли человека не зависит. Здесь сказывается то, что зовется зовом плоти, он видоизменяется в соответствии с тончайшими особенностями физиологического строения каждого. Вот почему «чудо прикосновения» Олдингтона я переиначил в «таинство прикосновения», последнее ближе характеризует неподвластность этого чувства нашей воле. И только и единственно взаимная любовь, предполагающая полное слияние, стало быть и физическое, двух любящих сердец, до некоторой степени облагораживает, как я уже имел случай говорить об этом (в главе о стыдливости), самый процесс совокупления.

Очень правдиво о роли «вожделенного начала», если можно так выразиться, о роли физиологического начала вожделения в любви написал не кто иной, как А. С. Пушкин. Если учесть, что в этом стихотворении он говорит о самом себе и от своего лица, то невозможно достаточно надивиться его поистине потрясающей искренности в столь интимной сфере, и его мудрой, истинно философской небоязни показаться смешным в глазах ханжей и лицемеров, когда дело идет о художественном воплощении в слове одного из важнейших оттенков одного из важнейших человеческих чувств. Правда, стихотворение это, написанное в 1830 г., при жизни поэта не печаталось, тем более оно представляется значительным, значит в Пушкине была потребность определить свое отношение и к этой стороне любви, о которой не принято говорить откровенно. Об этой стороне любви он тем более считал себя обязанным говорить, что его поэтическое творчество в значительной мере посвящено выяснению средствами искусства этого великого и нежного чувства. Вместе с тем невозможно сомневаться в том, что стихотворение написано им не для одного себя и не для одной той, к которой он в нем обращается. Он прекрасно, конечно, знал, что всё написанное рукой Пушкина, будет когда-нибудь напечатано, даже ходившие в списках по всей стране его революционные, свободолюбивые, антиправительственные стихи, будут напечатаны несмотря ни на что и вопреки всему. Так что нельзя думать, чтобы он не хотел и публикации стихотворения, о котором идет речь. А раз так, то и мы, без всяких угрызений совести, воспроизводим здесь, в главе о любви, это стихотворение. Тем более, что без черты, в нем отраженной, человеческая любовь, как уже говорилось, немыслима, не предстает перед нами в своей истинности и полноте. Вот это стихотворение:

     Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!

     О, как милее ты, смиренница моя!

О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом всё боле, боле —
И делишь наконец мой пламень поневоле!

(Пушкин А. С.

Полн. собр. соч.: В 10 т. М.; Л., 1950. Т. 3. С. 166.)

Впрочем, я не могу сказать, что поступил нескромно, приведя это замечательное стихотворение. Оно уже давно положено на музыку для голоса с ф-п. Ц. А. Кюи (СПб., Циммерман, 1911), а в советское время В. С. Кашницким – тоже для голоса с ф-п. – в 1926 г. (См.: Пушкин в музыке: Справочник / Сост. Н. Г. Винокур, Р. А. Каган. М.: Сов. композитор, 1974. С. 94).