Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека

А между тем, между нами и по-человечески говоря, какое уж тут спокойствие?! Женщина только кажется спокойной, чтобы не ранить окружающих, и в этом, кстати, сказывается нравственная сила, настоящая женственность ее выдержки. Как она может быть по-настоящему спокойна, если тысяча опасений обуревает и терзает ее бедную душу! Пройдет ли благополучно беременность, несмотря на все предпринимаемые ею предосторожности, ведь кто может предусмотреть все случайности, которые могут оказаться для нее роковыми? Как она перенесет предродовые схватки, справится ли она с ними, – ведь о них так много наговорено и написано страшного, а она всегда едва переносила самую маленькую боль, причиненную порезом пальца, не говоря уже о зубной боли?! Один вид крови – и не только человеческой – повергал ее нередко в обморочное состояние. И знавшие ее всегда поражались ее стойкости во всех прочих отношениях и полной обнаженности нервов, когда речь шла о мучениях или унижении человеческого достоинства в ком бы то ни было, даже именно тогда еще, когда только шла речь (когда говорили о подобном), а не только тогда, когда ей приходилось быть свидетельницей этого. При ней об этом не заговаривали, а если случайно об этом заходила речь, она спешила удалиться, ибо чувствовала, как подступает к ней это противное предобморочное состояние, с которым сладить не всегда удавалось… Перенесет ли она роды, а она слышала (она же ко всему такому теперь испытывает обостренный интерес!), она слышала, что не все, – ой, как далеко не все! – их переносят. Бывает, что женщина умирает от родов. Но хорошо еще, если останется жив ребенок (несчастный сирота уже в момент рождения, как он будет без матери и кто в состоянии его, маленького и слабенького, так любить, как она!), то щемяще милое существо, что она носит в себе, а если и ребенок умрет? Ведь и так тоже бывает. Но даже если всё обойдется – и мать и дитя выживут, то каково будет это дитя? Будет ли оно вполне здоровым, а если – не дай, бог! – оно родится с каким-нибудь физическим изъяном, ведь законы наследственности еще далеко и далеко не изучены. А если бы они даже и были изучены сколько-нибудь удовлетворительным образом, то что из того, что это ей даст, если ее дитя атавистически отягощено физическим недостатком какого-либо ее или мужа прародителя в каком-нибудь десятом колене?! Здесь она вспоминает о муже, отце ребенка, который безумно ее любит – она это очень хорошо знает, – который сейчас места себе не находит, обуреваемый, вероятно, теми же думами, что так неотступно тревожат и ее, мужа, которого она любит с каждым днем всё больше и глубже (оказывается, это возможно!), и страдания ее увеличиваются вдвойне, если не втройне: и за себя, и за ребенка, и за его отца – ее мужа. А если вдруг родится и вовсе урод, не обыкновенный физический урод, – с этим можно бы и смириться, хотя каждой женщине очень и очень хотелось бы родить ослепительно красивое дитя, чтобы ей тут же позавидовал весь Родильный дом, – нет, если родится ребенок с непоправимым пороком, что тогда?! – Я спрашиваю вас, что тогда?! И женщина невольно покрывается капельками пота от этих непрошеных и неотвязных дум. Такие переживания, неизбежные в ходе беременности, что и говорить, утончают характер женщины, и ранят и закаляют ее нежное сердце в одно и то же время.