Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека

Мы видели, что материнские заботы терзали женщину еще в утробный период жизни ее дитяти. Сейчас с его появлением на свет начались новые заботы, начались тут же, без какого бы то ни было роздыха. Между прочим, эта непрерывность забот, именно непрерывность (без какого бы то ни было «перекура») – тоже удел женщины, а в особенности женщины-матери. Женщина непрерывно заботится о своей красоте; женщина непрерывно находится начеку в период полового общения; женщина непрерывно терзается теми думами, которые составляют неизбежный спутник ее беременности. Женщина, как уже говорилось, непрерывно занята воспитанием своих детей. Поистине, тяжелая должность на Земле – быть женщиной. Следует ли говорить о том, что и эта непрерывность забот не могла не отразиться на характере женщины и не могла не сказаться в том удивительном нравственном явлении, которое послужило темой нашего сочинения, – женственности. Вот и сейчас, не успел еще ребенок появиться на свет, как наша мать уже серьезно озабочена (а материнские заботы, к вашему сведению, только серьезные, несерьезных забот женщина-мать не знает!): она не перестает удостоверяться в том, что у ее дитяти всё в норме: сколько раз она, например, нащупает и пересчитает пальчики на его крохотных ручках и ножках (ведь ей приносят его на очередное кормление запеленутым), чтобы еще и еще убедиться в том, что их ровно столько, сколько следует – не более и не менее того, ни на один пальчик больше или меньше. Женщина не в состоянии в этот период самого раннего младенчества своего чада, пока она еще не вполне освоилась со своей новой ролью матери, смотреть на его сверстников без того, чтобы ревниво не сравнивать их в своих самых затаённых мыслях (ведь она не может не чувствовать, что это нехорошо!) со своим собственным дитятей, хотя в этом возрасте почти не отличишь их друг от друга, – все они одинаково ни красивы, ни умны, миленькие и пухлые глупышки, – и только. Конечно, бывают и исключения, но они крайне редки и относятся главным образом, если не единственно, к девочкам, – когда уже и в этом возрасте явственно усматривается их будущее несравненное изящество. Как правило же, у нашей матери нет решительно никаких оснований ревновать к другим матерям. И тем не менее она ловит себя на том, что только этим и занята. Эта эгоистическая черта, свойственная женщине на ранней стадии материнства, в которой сказывается еще ревность женской любви, любви, непосредственно предшествовавшей материнству, с годами, по мере того, как женщина входит в свою роль матери по-настоящему, а также по мере роста ребенка и выявления его действительных достоинств, постепенно исчезнет: наша героиня найдет в себе силы и, если хотите, мужества признать, что есть на свете дети и краше и лучше и умнее ее собственного ребенка, хотя от этого она не станет любить его меньше, быть может, даже будет любить его еще крепче, если это только возможно. Впрочем, и в Родильном доме она несомненно вознегодовала бы, если бы ей по ошибке принесли на очередное кормление «не ее» младенца, каким бы недостаточно красивым он ни казался ей сравнительно с другими младенцами.

Могут возразить: так-то так, ведь речь идет всего только о кормлении, а что если бы «красивого» ребенка ей по ошибке оставили навсегда? Как бы она тогда к этому отнеслась? Мне трудно, конечно, ответить за всех матерей (хотя я и постарался воплотить в этой роли себя самого), но мне кажется, что материнский инстинкт запротестовал бы против такой подмены. Материнская любовь и материнская привязанность к собственному, родному, кровному дитяти унаследованы человеком от животного состояния, имеют вполне биологические корни, корни, стало быть, достаточно прочные. Но в отличие от других животных инстинктов, против которых нравственный разум общественно-исторического человека очень нередко восстает, здесь он явным образом молчит, ибо в материнской любви очень органично слились воедино безотчетная привязанность животного и сознательная человеческая любовь. Можно думать, что в этом особенность материнской любви женщины и корень, или источник, той ее беспримерной крепости, о которой говорилось выше и которая и делает ее в этом смысле (в смысле предельной крепости) настоящим эталоном всякой вообще человеческой любви.