Жернова судьбы

Грустно и одиноко было барыне в огромном доме, который так и не стал для неё родным. Ирод (иначе про себя она Сашу и не называла) ею не интересовался, проводил время в другом крыле или с прихвостнями своими, или с несчастными девушками, привезёнными из деревень, так что она ничего не слышала и не видела, что было к лучшему. Желанного своего Пульхерия встречала мельком и очень редко, словом перемолвиться им не удавалось, лишь обменяться приветствиями, на большее она и не претендовала, чтоб не навлечь на Ивана подозрения или, того паче, гнев барина. Единственными собеседниками её были Палаша, сенные девушки да прочие домашние. Пульхерии казалось, что из-за выходок мужа слуги жалеют её, сочувствуют её одиночеству, потому старалась хранить вид гордый и независимый. Вот и сейчас, услышав стук в дверь, она выпрямила стан, подняла голову и улыбнулась:

– Входите, кто там?

– Доброго здоровья вам, матушка Пульхерия Ивановна, – улыбаясь, вошёл управляющий. – Как поживаете, как чувствуете себя?

– Ой, Парфён Пантелеймоныч! – обрадовалась девушка. – И вам поздорову! Всё слава Богу! Вы как с ярмарки приехали?

– Всё в лучшем виде, с прибылью немалой, барин доволен трудами и усердием нашим! И к вам не просто так зашёл! – с лукавой улыбкой Парфён протянул ей на широкой ладони свёрток. – Примите от нас дар малый, с ярмарки!

– Спасибо, Парфён Пантелеймоныч! – Пульхерия нерешительно взяла свёрток. – Но, право, не стоило вам утруждаться, да и деньги тратить…

– Полноте вам, какие тут деньги! – ещё шире улыбнулся управляющий. – Поглядите-ка, что там!

Девушка развернула серую бумагу и увидела замечательные дымковские игрушки: красавицу в сарафане, с коромыслом на плечах, парня в красной рубахе, с гармоникой, готового пуститься в пляс, и малую птаху с красной грудкой и длинным хвостом трубочкой. Ахнув от удивления, она с восхищением стала разглядывать тонкую работу мастеров-умельцев, поглаживала кончиками пальцев шероховатую поверхность, наслаждалась яркими красками.

– А это? – взяла птичку.

– А это свистуля для вашего ребёночка. Чтоб вы ему свистели, а потом и сам научится!

– Парфён Пантелеймоныч, мне и отдарить-то вас нечем!

– И не надо! – вскинул ладонь старик. – Это уже отдарок. За пояс, вышитый вашей ручкой! Пойду я с вашего дозволения, – он склонил голову и вышел, оставив Пульхерию в недоумении:

– Я и не дарила ему никакого пояса… О чём это он?

Налюбовавшись фигурками девушки и парня, взяла в руки свистульку:

– Ты, наверное, снегирь, да? Вон грудь как важно выпятил! – улыбнулась, поднесла к губам и дунула в трубочку.

Ничего. Дунула посильнее – опять никакого свиста не прозвучало. С досадой она поднесла птичку близко к глазам:

– Что ж за неумёха тебя делал? Что тут мешает? – что-то торчало в самой трубочке и мешало свистеть.

Пульхерия вытащила шпильку, поковырялась в отверстии и вытащила туго скрученную бумажку.

– Что это? – ребёночек ворохнулся под сердцем, она отвлеклась на это настойчивое проявление крохотной жизни, улыбнулась, погладила живот и взялась за бумажку. Раскрутила густо исписанный с двух сторон листок: «Милая моя Пульхерия Ивановна, голубушка моя ненаглядная!»

– Ванечка! – ахнула, прижала к губам письмо. – Любимый мой!

Слёзы подступили к глазам. После душераздирающей сцены домашнего суда, во время которого Иван чуть не умер, это было его первое послание. Пульхерия стала жадно читать. Ваня подробно описал свою затею, по неровным буквам, нажиму грифеля, ощущалось, что его обуревали самые разные чувства: от всепоглощающего восторга своим планом до радостного ужаса.

– Ты осмелился, Ванечка! – такой же восторг охватил девушку.

Она поняла, что любимый её наконец-то осознал, что он человек, свободный в выборе и принятии решения, и что данное Богом не может отобрать у него никакой наместник на земле.

– Да, Ваня, я согласна на всё! И, конечно, помогу тебе, будь что будет!

Пульхерия мигом настрочила коротенький ответ с обещанием продумать побег, чтобы назавтра запрятать его в апельсиновое дерево. Ей очень понравились дерзкие намерения Ивана: она тоже думала, что вряд ли кто из дворни по своей воле снарядится за ним в побег, а если Саша и заставит, то поиски пойдут ни шатко ни валко. Ваню любили, а теперь ещё и уважали за заступничество перед барином, потому девушка была уверена, что, если обездвижить барскую свиту, побег удастся. Но как это сделать?!

Нахмурив лоб, Пульхерия достала ларец, перешедший ей в наследство от маменьки, и открыла его. В обитом красным сукном ящичке, разделённом на несколько ячеек, лежали матушкины драгоценности: серьги, кольцо да ожерелье – их девушка собиралась непременно взять с собой. Но была в ларце хитрость, неизвестная никому, только ей: двойное дно, где покоился самый настоящий пистоль, а также патроны и порох. Это было уже батюшкино наследство, и содержала Пульхерия его в чистоте и порядке, так что он был вполне рабочий. Управляться с ним она умела: дядя научил. Стреляла не так чтобы превосходно, но и не в молоко. Сносно, в общем.