Жернова судьбы

– Давай шевелись! – Клим схватил его за шиворот и выволок из толпы, швырнув к лавке. Савва не удержался и упал, поднялся, получил пинок тяжёлым сапогом под зад и снова упал, оказавшись рядом с местом казни. Колени дрожали, но он распрямился и взялся за узелок опояска, придерживавшего порты. Распустил, порты упали, Савка, вспыхнув, торопливо выпростал рубаху, чтобы прикрыть своё хозяйство… но никто не смотрел: бабы и девки прикрывались платками и отворачивались, чтоб не смущать мужчин, мужики угрюмо опускали глаза, не желая видеть страданий другого; они испытывали то, что впоследствии будет называться «испанский стыд»…

– Ложись уже, щенок! – Савку пихнули на лавку, и он, охнув, взгромоздился на неё, втянув живот, чтоб не касаться ледяной поверхности. Бёдра его мелко дрожали от напряжения, руки вцепились в гладкие края, подбородком он едва касался лавки.

– Федя, что там такое? – послышался недовольный голос барина. – Заморозить меня хотите?!

Саша восседал в кресле, укутанный пуховым пледом, под спиной была подушка, подложенная для удобства. Холопы его стояли на морозе с непокрытыми головами, в основном в лаптях и уж точно без тёплых одеял. Сопели отмороженными носами, сморкались и кашляли. Савка без порток трясся на ледяной лавке.

– Клим, не тяни, барину холодно! – приказал Фёдор.

– Сидай, робя! – буркнул Клим, и Епифан с Прохором уселись Савве на ноги и на голову, буквально распяв его на скамье. Розга просвистела, впившись в худой юношеский зад.

Парень придушенно взвизгнул и вцепился руками в Епифана, пытаясь сдвинуть его.

– Не, шалишь! – хохотнул тот, поднапрягся и громко выпустил газы.

Саша засмеялся, прихвостни его тоже загоготали. Больше никому не было смешно. Иван, сцепив зубы, смотрел себе под ноги, на скулах разгорелись два красных пятна. Клим вновь замахнулся и ударил уже не шутя, со всей силы. Савка вскрикнул. Столько удивления и боли было в его голосе, столько обиды, что бабы запричитали, Пульхерия заплакала, Иван, не выдержав, поднял голову и встретился взглядом с братом, в упор смотревшим на него с насмешкой и ехидством. Между ними словно протянулась незримая нить поединка. Две пары серых глаз, такие похожие и такие разные, скрестились в схватке. Холоп смотрел с вызовом и негодованием, барин – высокомерно и презрительно. Голубые глаза Пульхерии и непроницаемые, чёрные, как ночь, – Федьки, не отрывались от лица Ивана. Он не замечал их горящих взглядов, видел только омерзительную ухмылку своего брата, исказившую приятные черты, и двигал скулами, сдерживая себя. Ваня понимал, что взгляд в упор – это уже бунт, но бунт молчаливый, пока раб молчит и терпит, наказывать его не за что.

Ему нестерпимо жаль было мальчишку, которого на потеху барину пластали розгами, он ненавидел себя, за то что перетащил его из деревни с прекрасным названием Радеево в эту преисподнюю, и злился на Савку, за его слабость, вечный страх перед наказанием, прочно поселившийся в его сердечке и разъедавший его изнутри, за неумение терпеть боль…

Савка кричал, стонал, бормотал что-то нечленораздельное, дёргался в попытке освободиться, но мучители только смеялись над его потугами, а Клим продолжал исправно наносить удары. Кожа вспухла и кровила, багровые полосы покрывали не только ягодицы, но и бёдра, и спину парнишки, а экзекуция всё не заканчивалась… Крики сменились вздохами и всхлипываниями, палач отбросил измочаленную вконец розгу, Епифан и Прохор освободили несчастного… Савва лежал, прикрыв лицо руками, и плакал от боли, страха, унижения, стыда, оттого, что мучения, наконец, закончились… Встать он не мог…

Иван выдохнул, глядя в глаза брату, и разжал сведённые челюсти. Саша, так же не отводя взгляд, крикнул:

– Федя, сюда его!

– Слушаю, мин херц! – Федька свистнул, и Епифан с Прохором под микитки стащили Савку с лавки и кинули в ноги барину. Он так и не оделся, ноги запутались в портах, рубаха еле прикрывала исхлёстанный зад.

– Посмотри-ка на меня! – Саша наклонился к мальчишке и подцепил пальцем его подбородок. Искажённое от боли, красное, залитое слезами и соплями, лицо Саввы вызывало жалость или омерзение… У кого как… Барину было противно. Он убрал палец и брезгливо вытер его о салфетку.

– Вот кто ты есть, вошь мелкая, тварь ничтожная, чтобы я тратил на тебя своё драгоценное время и сидел тут, на морозе?? Ты, никчёмный, бесполезный щенок, от которого нет мне никакой пользы, только убыток?! За мой счёт живёшь, жируешь, набиваешь брюхо – и только! Крестьяне должны радеть о богатстве своего господина! – голос его возвысился. – Это ваш долг перед Богом! Моё счастье – ваше счастье!! А ты что?? Какой мне от тебя прок?! Отвечай! Почему я должен оставить тебя в живых, а не вздёрнуть на дереве и не запороть насмерть?!

Савва молчал, слёзы продолжали катиться по грязным щекам.

– Тьфу! – барин плюнул ему в лицо.

Пульхерия вздрогнула.

– Человек он, – послышался голос. – Такой же, как ты. От человека рождённый ходить, а не ползать!

– Это кто сказал, покажись?! – встрепенулся Саша, и какой же злобной радостью пыхнули его глаза, когда Иван выступил вперёд.