Жернова судьбы

Перед мысленным взором возбуждённой девушки сразу предстала следующая картина: она выходит из дома, наставив пистолет на мужа, и, угрожая ему смертью, заставляет Фёдора связать его, а заодно и всех его дружков. Затем Ваня связывает Федьку, и они мчатся в кибитке по снежной пустыне вперёд, к счастью и свободе!

Пульхерия вздохнула: это был очень красивый план, но вряд ли Ваня одобрил бы его. Она пока не собиралась говорить любимому, что у неё есть пистолет и она умеет стрелять из него. Оружие могло им пригодиться, но в самом крайнем случае. Спрятав пистолет в ларец, Пульхерия взяла в руки склянку со снотворной настойкой. После слов лекаря о том, что употреблять её надо очень осторожно, дабы не навредить ребёночку, она испугалась и не пила капли совсем; поэтому их вполне хватило бы, чтобы усыпить пятерых мужиков и под покровом ночи сбежать. Добавить их надо было в вино, чтоб получше подействовали, а особенно крепко напивался её муж с дружками в субботу, после домашнего суда и бани.

– Вот в субботу в ночь и сбежим! – прошептала она.

Позвав Палашу, Пульхерия рассказала ей о своём плане. Девушка согласилась незаметно подлить снотворное в вино и просила свою барыню не говорить ей, куда они направляются, чтобы она не смогла их выдать.

– Палашенька, душенька, не переживай! – успокоила её Пульхерия. – Ты тоже настойки выпьешь чуть-чуть, а ещё я тебя свяжу – никто и не подумает, что ты знала о побеге! Позже, когда мы с Ванечкой устроимся, я тебя обязательно выкуплю, обещаю!

– Уж пожалуйте, барыня, – со слезами сказала девушка, – боюся, что мне житья не будет, как вы уедете… сживёт он меня со свету, ирод ваш!

Они обнялись и поплакали – так, самую малость, чтоб на сердце тоска унялась.

Договорившись о дне побега, влюблённые впали в лихорадку: чем ближе подходила суббота, тем напряжённее становилось ожидание. Пульхерия молилась, чтобы Иван выстоял спокойно судилище и ничто не сподвигло его на отчаянные поступки в защиту кого бы то ни было. Ваня же, ни звуком не обмолвившийся любимой о своей дерзкой выходке, старался усмирить гнев, клокотавший в груди, и вынести все придирки барина. Что-то подсказывало ему, что Саша не оставит его бунтарский поступок без наказания, но спина его за это расплачиваться не будет. «А и не дозволю им надо мной куражиться! – с отчаянным весельем подумал он. – Хватит! Посмотрим, чья возьмёт!» Поигрывая мускулами, ходил по бараку взад-вперёд, пока Федот не гаркнул на него и не приказал лечь спать. Но и тогда тревожные думы не оставили парня в покое, под сомкнутыми ресницами блуждали томительные образы.

Драма разыгралась на следующий день. Угрюмой толпой слуги собрались на заднем дворе и покорно ожидали субботней расправы. Пульхерия стояла у окна и не узнавала крестьян: за несколько недель по смерти барыни Елизаветы Владимировны бодрые, нарядные и оживлённые бабы и мужики превратились в хмурых, бледных, истощённых чрезмерной работой и недостатком еды оборванцев. Одежда поизносилась, времени обихаживать себя у людей категорически не осталось, разговоры и шутки в имении прекратились, все были озабочены, как бы не ляпнуть чего лишнего, ведь за всё приходилось расплачиваться. Иван так же хмуро стоял в толпе, тоже обносившийся, бледный, на заострившихся скулах даже издалека были видны то вздувавшиеся, то опадавшие желваки. Рядом с ним, как большой лохматый щенок, тёрся Савка, на лице его, казалось, остались лишь одни глаза. Он прижимался к плечу старшего друга и жалобно поглядывал на него. Спросил что-то. Ваня улыбнулся, не поворачивая головы, и ответил, потрепав парнишку по волосам. Рука его, сильная и крепкая, с длинными пальцами, переместилась на плечо Савки, да там и осталась лежать. Мальчишка чуть повеселел.

– Ванечка, – прошептала девушка, – только ни за кого не заступайся! Молю тебя, пресвятая Богородица, вразуми его, пусть потерпит ради меня и нерождённого ребёнка!

«Надо было заставить его поклясться моей жизнью и младенчика, чтоб молчал!» – пришла неожиданная, но опоздавшая мысль. Малыш ворохнулся под сердцем, и Пульхерия прижала руки к животу, с радостью ощущая его шевеления.

– Ванечка, промолчи! – глазами она впилась в любимого, пытаясь передать своё желание и сгорая от страха за него. – Если мы сегодня не сбежим, то не сбежим ещё долго… или вовсе никогда… Промолчи, любый мой!

Суд начался. Оглашались провинности, скрипело перо по бумаге, вздыхали крестьяне, услышавшие свои имена и проступки. Потом засвистели розги. Стоны, слёзы, оханье повисли в воздухе, так что напряжение можно было потрогать рукой. Кто-то, у кого завалялись деньжата, откупался, но таковых было мало, на промысел у дворовых не хватало ни сил, ни времени.

– Савка-конюх! – скорее поняла, чем услышала она, и напряглась: если Ваня выдержит, не вступится за отрока, то их план удастся, ничто не помешает его осуществлению!

– Три дюжины без откупа! – огласил кару Фёдор.

Савка жалобно охнул и задрожал. Иван медленно снял руку с его плеча и что-то сказал. Отрок кивнул и сделал шаг вперёд.