Жернова судьбы

– Мишель, ты такой милый, когда сердишься! – засмеялась Катя и расцеловала мужа в глаза, щёки и губы. – Мы всё равно уже подъезжаем!

Она была права: кибитка замедлила ход, потом совсем остановилась, покачнулась, и кучер распахнул дверцу:

– Приехали, ваше сиятельство, пожалуйте выходить!

Ваше сиятельство вышел сам, извлёк супругу, и они пошли на станцию.

– Проша, укладку графини принеси, больше ничего не надо, и отдыхай, сегодня здесь заночуем!

– Слушаюсь, барин, – кучер, огромный в тулупе, малахае и валенках, отвязал укладку барыни и пошёл распрягать лошадей, отдых полагался ему потом. Подбежавшие люди встретили его как старого знакомого.

Граф с графиней вошли в сени, постучали ногами, стряхивая снег, и попали внутрь тёплой, хорошо натопленной горницы.

– Михаил Петрович, Екатерина Ильинична, добро пожаловать! – радостно улыбаясь и всем видом своим являя высшую степень гостеприимства, подбежал к ним круглый старичок лет шестидесяти. – Позвольте шубку! Осип, прими шубу у господ!

Высокий тёмно-русый парень лет двадцати быстро и ловко снял с приезжих шубы, опустившись на колени, стащил большие тёплые валенки (маленькие ножки графини оказались в изящных и удобных красных туфельках) и убежал распорядиться насчёт комнаты для господ.

– Обедать, ваше сиятельство? – продолжал улыбаться старичок.

– Да, Никифор, пожалуй, мы пообедаем. Да, Катенька?

– Я не хочу есть. Если только чаю, – нерешительно сказала супруга.

– И самовар у нас горячий, сейчас заново раздуем! С пряниками? Или с мёдом?

– С мёдом, Никифор, пожалуйста, – графиня присела за чисто выскобленный деревянный стол.

– Один момент, графинюшка! – Никифор убежал на кухню и послышался его зычный голос. – Марьюшка, душа моя, поторопись! Его сиятельство обедать изволили пожелать! Осип, самовар вздуй!

Граф присел рядом с женой, и они молча стали смотреть в печь, обогревавшую комнату. По дровам плясали красные всполохи, одновременно умиротворяя и вселяя тревогу. Внезапно заскрипела лестница, и со второго этажа, там, где располагались горницы для постояльцев, спустился высокий молодой человек в изящной рубахе, камзоле, сапогах. Лицо его было бледным и измученным, волосы растрёпаны. Увидев новых людей, он как будто ничуть не удивился, не поздоровался, тяжело сел на край лавки и опустил голову на руки.

Поражённый таким невежливым поведением, граф обратился к нему:

– Сударь! Извольте представиться! – но юноша не реагировал.

Граф хотел было еще что-то сказать, но жена положила маленькую ладошку ему на локоть, и он замолчал.

– А! Иван Андреевич, друг мой! – старичок, увидев юношу, подбежал к нему (он вообще не ходил, а бегал, как будто катился на коротких толстеньких ножках). – Что скажете? Душеньке получше?

Молодой человек, не поднимая головы, помотал ею из стороны в сторону.

– Ай-яй-яй, голубчик мой! Сейчас Марьюшка вам щец нальёт, вы уж поешьте, прошу вас! А жена к ней сходит, присмотрит, отварчиком напоит! Хорошо? Хорошо?

Юноша кивнул.

– Ну и ладно, ну и славно! Марьюшка, солнце моё, принеси Ивану Андреевичу щей, он покушать согласился! Осип! Неси самовар!

Парень притащил самовар, ловко сервировал стол, поставив пилёный сахар, мёд, розочки с вареньем, сушки, пряники, чашку с блюдцем и ложечкой для Екатерины Ильиничны и столовые приборы, графинчик и стопочку – для Михаила Петровича.

Марья, кухарка и одновременно жена Никифора, такая же полная и добродушная, как муж, только лет на десять помоложе, вынесла тарелку дымящихся щей, ложку и ломоть хлеба и поставила перед юношей, ласково сказав:

– Кушайте, барин, вам силы нужны! – видно было, что ей хочется пригладить растрёпанные волосы молодого человека, но она не решилась.

Затем, улыбаясь, поздоровалась с супружеской четой, которые ответили ей такими же улыбками, и удалилась на кухню. Обед был принесён через минуту. Граф и графиня приступили к трапезе, Екатерине Ильиничне тоже захотелось горячих щей и гречневой каши с котлетой, она отобрала ложку у мужа и завладела его обедом. Они шутили и толкали друг друга, как дети малые, не замечая, что их визави с тоской смотрит на них. Сам он не притронулся ни к щам, ни к хлебу. Марья вышла из кухни, осторожно неся дымящуюся кружку, на плече её висело белейшее полотенце. Юноша проводил её взглядом, потом сорвался с места и побежал следом. Никифор, тяжело вздохнув, посмотрел на него, на стол с нетронутыми щами и покачал головой:

– Спаси, Господи, души наши грешные! – широко перекрестился и хотел уйти, но графиня остановила его:

– Никифор, а что это за юноша? Что с ним? Кто там наверху?

– Ох, матушка графиня! – Никифор утёр слезу. – Это Иван Андреевич Ковалевский, дворянин обедневший, а наверху жена его Пульхерия Ивановна… – вторая слеза скатилась по щеке.

– Никифор! – строго сказал граф. – Толком говори!