Жернова судьбы

– Скажу вам, душенька, я тоже в своё время приняла такое решение, и граф не возражал, был только за! Это такое счастье, когда малыш прижимается к тебе, такой тёплый, уютный, родной, сопит, причмокивает, улыбается… – женщина смахнула слезу. – Чувство, которое пронзает тебя насквозь, до самой глубины души, невозможно передать словами! Вы такая счастливица, Пульхерия Ивановна, у вас всё впереди!

– Екатерина Ильинична, а вы не хотите ещё ребёночка? – тихо спросила Пульхерия.

– Не знаю, дорогая моя, – вновь улыбнулась графиня. – Пока мы молоды, здоровы… может быть! На всё воля Божья! И вот что ещё я вам скажу, мои хорошие: всё-таки мы с вами дворяне, а как бы ни была хороша кормилица – она человек подлого сословия, и я всегда опасалась… как бы младенчик не всосал с её молоком – пусть эфемерную! – но часть её низкого происхождения, нрава, мыслей. Ну, вы меня понимаете!

Иван слушал щебетание графини, и внутри у него постепенно холодело: даже если такая умная и душевная женщина, живущая в большом губернском городе, полагает, что простые люди – это пыль под их ногами, то что же тогда взять с неотёсанных, необразованных и невежественных поместных дворян, для которых крепостные хуже скотины?! Пульхерия, почувствовав, что Ваня застыл, взглянула ему в лицо: взгляд стал неподвижным, скулы закаменели.

– Екатерина Ильинична, прямо вам скажу, вы, верно, мало знаете простых людей, – мягко, но твёрдо сказала она, опираясь на Ванину руку. – Все, кто меня окружал с раннего детства или Ванечку – исключительно нравственные и порядочные люди, дурного слова ни про кого не могу сказать, скорее, наоборот: некоторые юноши дворянского происхождения и в подмётки не годились крестьянским парням – наглые, самоуверенные, настоящие мужланы! А что народ наш неграмотен – так это не его вина, а наша.

– Ну, простите мне неосторожные слова, – с улыбкой повинилась графиня. – Я ведь и забыла, что вы были очень близки со своими слугами! А у вас, Иван Андреевич, кажется, как раз кормилица и была?

– Да, Екатерина Ильинична, дворовая девушка Татьяна. Она многое мне дала, – сказав, Иван замолчал.

– Ну, – заторопилась графиня. – Вы устраивайтесь пока, в шесть спускайтесь в столовую на обед, а уж завтра мы с вами, душенька, одежду подберём и вам, и Ивану Андреевичу! На первое время! – она вскинула ладошку. – Не противьтесь! Потом заплатите, потом! – и прежде чем молодые смогли как-то отреагировать, выпорхнула из комнаты.

Пульхерия засмеялась:

– Милая какая! Щебечет, щебечет!

– Ты видишь, Пусенька, даже она… – Иван опять замолчал.

– Ванечка, – Пульхерия взяла его за руку и усадила рядом с собой на кровать. – Графиня очень добрая и хорошая!

– Я знаю. Век буду ей благодарен за её милости! – сказал Иван. – Но…

– Она помещица, дворянка. У неё есть крепостные, она ими распоряжается. Она привыкла, понимаешь? Я ведь такая же… – грустно посмотрела на суженого из-под длинных ресниц. – У меня с рождения была прислуга, я даже… Ваня, я даже свечку загасить звала Палашу, понимаешь? Хотя мне стоило только руку протянуть. Это очень сложно объяснить… как будто у тебя есть ещё одна рука, которая делает всё, что ты пожелаешь. Ты ведь не думаешь, что чувствует твоя рука, не спрашиваешь её: «Госпожа рука, не соизволите ли вытереть мне нос?» – Пульхерия забавно сморщила носик.

Иван не удержался и поцеловал её:

– Хотел бы я быть твоей рукой, Пусенька! – улыбнулся.

– Так что не сердись и не обижайся, Ванечка. Таков порядок вещей, графиня просто не может быть иной.

– Я не сержусь. Как я могу? Она благодетельница для меня! Тебя спасла, любушка моя! Просто горько слышать такое…

– Мне думается, Михаил Петрович не таков, – задумалась Пульхерия. – Он как будто знает, каково это – быть несчастным…

– Ну, – Иван тряхнул головой, волосы его растрепались и упали на лоб русой волной. – Полно, душенька моя, не печалься!

Он привлёк девушку к себе, и они упали на кровать, смеясь и целуясь.

– Век бы миловался с тобой, – в перерывах меж поцелуев прошептал парень. – Ничего слаще не ведаю!

Тут в дверь раздался стук, и влюблённые отпрянули друг от друга.

– Войдите! – Пульхерия села, поправляя причёску.

Иван остался лежать на кровати, подперев рукой голову. Ворот рубахи был распахнут, и виднелась крепкая шея, которая так и манила к себе, серые глаза озорно блестели. Он взял ладошку Пульхерии и целовал её пальчики.

В комнату вошли дворовые – парень и девка.

– Барин, барыня! – он поклонился, она присела.

– Вы кто?– поинтересовалась Пульхерия, отобрав руку у Ивана и положив ему на голову.

– Нас барыня прислала прислуживать, – сказала девушка, стреляя глазами в Ивана.

– А зовут как?

– Я Даша, а вот он Афанасий.

– Хорошо, – с достоинством сказала Пульхерия, несмотря на то что любимый её пододвинулся ближе и вновь завладел рукой. – Пока вы нам не нужны, позовём.

– Колокольчик на столике, барыня, – вымолвил Афанасий.

Слуги поклонились и вышли. Когда они оказались за дверью, Пульхерия и Иван услышали Дашин голос:

– Молодые-то какие хорошенькие, да, Афоня?

– Да уж, – Афанасий был немногословен.