Жернова судьбы

Как ни тихо напевал Ваня, голос его был звучен, поэтому песню услышали все, кто был в близ расположенных комнатах – и лакеи в людской, и девушки в девичьей. Грустный и протяжный напев заставил служанок прислушаться, некоторым из них вспомнился почему-то родимый дом да батюшка с матушкой, а кто-то мечтательно вздохнул, вызвав в памяти горящие глаза парня, смутившие покой во время одной из городских ярмарок.

– Дашутка, а что, барин приезжий и вправду собой хорош? – полюбопытствовала одна из сенных девушек. – Ты, чай, разглядела его поближе?

– Ой, девушки, – переплетая на ночь косу, вздохнула Даша, – такой пригожий да ясноокий… На богатыря похож из сказки! Волосы русые, глаза серые, в плечах косая сажень, ах! – она прижала руки к груди и возвела глаза к потолку.

– Дашка, ты не влюбилась часом? – хихикнула другая девушка.

– Вот дурные! – рассердилась она. – Да он со своей барыни глаз не сводит, любит её без памяти! Вот бы меня так кто полюбил… – протянула она.

– Размечталась! – с иронией сказала самая старшая из них, Паша, высокая, крепкая, немного мужиковатая. – Как же! Как господа решат, так и будет, кого выберут, за того и пойдёшь.

– Неправду ты говоришь, Пашенька, – возразила невысокая стройная девушка, Марфа. – Барин с барыней у нас хорошие и завсегда нам добра желают! Силком никого ещё замуж не выдали, правда, девушки?

– Правда, Марфуша, не было такого на нашем веку!

– Да век-от ваш короток! – увесисто ответила Паша и загасила свечу. – Спать пора.

– Мишель, это кто ж поёт? – графиня, уже разоблачившаяся ко сну, совершенно очаровательная в ночном туалете, расчёсывала перед трюмо густые чёрные волосы.

Так и обернулась к мужу с гребнем в руке. Михаил Петрович, пришедший ночевать к жене в будуар, прислушался:

– По-моему, это Иван Андреевич!

– Какой приятный голос! – прошептала Екатерина Ильинична, глядя на мужа.

– Наш нечаянный гость ещё и петь может! Он полон сюрпризов, Катенька! – граф привлёк жену к себе на колени.

– Но какая же печальная песня… – медленно сказала она. – Словно душа плачет…

– Завтра же поинтересуюсь, может, Иван Андреевич умеет рисовать или на инструменте каком играть, – невнятно проговорил Михаил Петрович, зарывшись лицом в роскошные кудри графини. – Его таланты, кажется, неисчерпаемы…

– Спроси, – согласилась Екатерина Ильинична, потихоньку тая под поцелуями мужа. – Подумать только, нам попался настоящий бриллиант, и где? Посреди снежной пустыни…

– Ну, положим, там вовсе не пустыня, – возразил граф, увлекая жену на кровать. – А вполне населённая местность, – его рука потушила свечку, и воцарилась темнота, прерываемая лишь жаркими вздохами.

Николай, имевший на правах самого старого слуги отдельную, хоть и маленькую комнатку, тоже услышал печальный, рвущий душу напев и загрустил, вспомнив молодость, девушку Наталью, в которую был влюблён… даже мечтал о свадьбе… но Пётр Алексеевич, старый барин, назначил его в дядьки своему сыну Михаилу, и с тех пор Николай верно и преданно исполнял службу, не помышляя ни о женитьбе, ни о любви… Горестно вздохнув, он пальцами загасил огарок свечи и погрузился в зыбкий стариковский сон…

***

– Иван Андреевич, – лукаво блеснув глазами, начала графиня разговор за завтраком. – Вы вчера поразили нас, да, Мишель?

– Точно, Катенька. Иван Андреевич, вы просто кладезь какой-то, я ушам своим не поверил!

– А что такое? – спросил Ваня, щёки его уже начали гореть от повышенного внимания к себе. – Что я… сделал?

– Да ничего особенного, голубчик, вы просто спели, но так, что у нас…

– У меня мурашки по коже побежали! – перебила мужа графиня. – Прости, Мишенька, не сдержалась!

– Иван Андреевич, вы где-то учились? И что это за песня? Очень грустная.

– Ванечка, я говорила тебе, что песня печальная, а ты не верил, – улыбнувшись, сказала Пульхерия. – Это, Михаил Петрович, Ванечка сам написал. Он же поэт, вообразите, такие вирши мне складывал, что дух перехватывало, дышать невозможно!

– Как интересно, Мишель! – графиня распахнула глаза. – Так вы поэт?! Для меня вообще непостижимо, как люди могут слова в стихи складывать! Я и письма-то с трудом пишу! – она засмеялась.

– А есть ли у вас, Иван Андреевич, учители? Ну, кого вы считаете образцом поэзии?

– Сколько вопросов… – тихо сказал Иван. – С какого ж начать?

– А с последнего!

– Это простой вопрос, – улыбнулся он. – Бесконечно люблю Ломоносова, Державина, Сумарокова Александра Петровича, вашего земляка Карамзина весьма уважаю. Наше российское стихосложение только начинает развиваться, но думается мне, когда-нибудь оно достигнет необычайных высот.

– На западе имеете ли кумиров? Европа ведь чрезвычайно богата мастерами словесного искусства…

– Кумиров себе не сотворяю, ибо это грех, но учиться есть у кого, как же! Конечно, образцы – это античные поэты, они исток, от коего всё разлилось, как река полноводная! Гомер, Анакреонт, Вергилий, Овидий… Французская поэзия весьма интересна, итальянская… Петрарка, Данте Алигьери знаком ли вам, граф?

– «Божественная комедия»? – нахмурился Михаил Петрович. – Слышал, но, к стыду своему, не читал…