Жернова судьбы

– Божественная поэма! – воскликнул Ваня. – Настолько же объёмная, насколько многоплановая и непостижимая умом! Обывательские представления о том, что такое ад, перечёркнуты запредельным знанием поэта и открывают разум навстречу абсолютной истине.

Он явно увлёкся, речь полилась широко и свободно. По всей видимости, Михаил Петрович улавливал суть Ваниных предпочтений, во всяком случае, старался понять, наморщив лоб. Екатерина Ильинична, круг знаний которой был не шире, чем у обычной дворянской девицы, вскоре почти потеряла нить рассуждений и, приоткрыв рот, просто слушала красивый, звучный голос нового учителя своих детей, а Пульхерия… Пульхерия любовалась суженым и гордилась им.

– А Шекспир? Пред гением этого титана меркнет вообще всё! Его трагедии безжалостно заставляют нас страдать, выливают на нас целый шквал истинных и искренних, глубинных человеческих чувств, поэтому я полагаю, что его пьесы будут вечны!

Ваня, немного устав, остановился, а граф воспользовался мгновением затишья:

– Вильяма Шекспира читал, читал, – заторопился он, стараясь не показаться совсем уж узколобым в глазах этого невероятно образованного молодого человека. – Сонеты его знаю: её глаза на звёзды не похожи, нельзя уста кораллами назвать… – и остановился. – Как же там дальше… – наморщил лоб.

– Не белоснежна плеч открытых кожа,

И медной проволокой вьётся прядь, – легко продолжил Ваня. – Да, это один из лучших, сонет сто тридцать. Сонеты – вершина любовной лирики Шекспира… Не понимаю, как мог он, сын башмачника… или перчаточника в такой простой и ёмкой форме выражать свои чувства. Это вершины, до которых современным поэтам расти и расти…

Во Франции же некогда жил Франсуа де Монкорбье́, более известный под именем… – Ваня сделал паузу и выжидательно посмотрел на графа. – Ну же, Михаил Петрович! Неужели вы, образованный человек, ничего не слышали об этом голиарде?!

– Я и слова-то такого не знаю, друг мой! – засмеялся граф. – Вы просто ошарашили нас своими познаниями! Кто же это?

– Франсуа Вийон, поэт, бродяга, пропойца, магистр и вор, творчество коего весьма занимательно и интересно! При жизни скитался, не имея своего угла, несколько раз сидел в тюрьме, приговорённый к смертной казни, но был оправдан. След его потерян, когда умер – неизвестно… Очень яркая личность. Стихи его таковы же. «Жажда над ручьём», «Баллада истин наизнанку», «Большое завещание»…

Я – Франсуа, чему не рад,

Увы, ждёт смерть злодея.

И сколько весит этот зад,

Узнает завтра шея, – продекламировал Ваня и виновато посмотрел на слушателей. – Простите, я вас уморил, вероятно? Давно не приходилось делиться познаниями, вот и… – он развёл руками.

Екатерина Ильинична захлопала:

– Я восхищена, Иван Андреевич, просто восхищена! Но вы утаили правду ещё об одном поэте – о себе. Расскажите нам!

– Да о чём рассказывать, Екатерина Ильинична, какой же я поэт? Как смею ставить себя на одну доску с безмерно почитаемым мной мастерами? – засмеялся Иван. – Я тут даже не подмастерье – так, мальчик для битья.

– А вот Пульхерия Ивановна иначе полагает! – возразила графиня.

– Пульхерия Ивановна – мой светоч негасимый на этой земле, – Ваня взял руку любимой и поцеловал. – Она приписывает мне достоинства, коих и вовсе нет у меня.

– Ванечка, ты прекрасно знаешь, что это не так! – возмутилась Пульхерия. – Я ничего не придумываю! Екатерина Ильинична, он так скромен, совершенно не любит, чтоб его хвалили, но стихи его и вправду хороши!

– Граф, графиня, – посмотрел на них Иван. – Из безмерного уважения к вам я почитаю свои безделицы, но… дело в том, что все они сгорели во время пожара, о котором мы вам рассказывали, а память моя, к прискорбию, плохо их сохранила. Так что мне надо время, чтобы вспомнить.

– Очень хорошо, друг мой! – воскликнул Михаил Петрович. – Благодарю, что не отказываете нам! Во второй половине апреля к нам должны приехать гости…

– Братья Киндяковы? – спросила графиня.

– Да, возможно, и ещё кто прибудет из именитых людей. Если бы вы почтили нас своим талантом, это было бы великолепно!

– А кто эти Киндяковы? – полюбопытствовала Пульхерия.

– О, это очень интересные люди! Офицеры, Пётр Васильевич и Павел Васильевич. Масоны, – шепнул граф. – Думаю, вам будет интересно с ними познакомиться, а они оценят по достоинству ваш талант…

– Но вы, Иван Андреевич, – вновь перебила мужа графиня, – опять ничего не рассказали о себе! Кто научил вас петь?

– Это, Екатерина Ильинична, русский народ меня выучил, его страдание и горе в песне прорываются, поэтому она так печальна… Специально петь я не учился, подражал дворовым людям. Как видите, ничем не гнушался в своём образовании, – улыбнулся он.

– А музыкальным инструментом никаким не владеете? – продолжала любопытствовать графиня.

– У мальчика конюшенного была балалайка, он хорошо на ней игрывал да мне давал, я бренькал, но это так, и вовсе баловство, – засмеялся Ваня. – Так что ни рисовать, ни играть на чём я не обучен, Екатерина Ильинична, и деток ваших научить не смогу, уж не обессудьте!