Жернова судьбы

– Нет, святители Господни! – девушка перекрестилась. – У нас и пальцем никого не тронут, только поругает барин, да ежели совсем уж дело плохо, на хлеб и воду в чулан посадит. Но коли прощенья попросишь, Христом Богом поклянёшься – Михал Петрович отпускат, верит! Вот так-то! Ну, мы-то и не балуем, чтоб его милость не разгневать. Так, пошалим иногда, да за шалости Михал Петрович не бранит, иной раз сам посмеётся, – рассказывая, Даша начала мочалкой намыливать девушку. – Какая кожа-то у вас белая, тонкая, все прожилочки голубенькие видать! У Катерины Ильиничны не такое тело: она сама смуглая, кожа как бархатная, и барчук такой же, а Олюшка как вы – тонкая, нежная – красавица!

Перейдя на более спокойную тему разговора, Даша начала говорить размеренно, словно выпевая слова, речь её журчала ручейком. Пульхерия вскоре перестала её слушать: перед глазами стояли страшные картины расправы над подневольными людьми, сердце болело от негодования. Больше она не расспрашивала служанку, не желая услышать ещё что-либо более ужасное.

– Человеческой подлости да злобе нет никакого предела, – подумала она. – Господи, что ж ты допускаешь такую несправедливость, почто не истребишь этих нелюдей?!

В таком растревоженном состоянии она вышла из ванны, вся чистая, лучистая, как роза, телом, но в душе неся смуту и беспокойство, которые изо всех сил постаралась скрыть от суженого.

– Барин, пожалуйте, ванна готова, – доложил Ване слуга.

Пульхерия ничего не сказала, только посмотрела на него.

– Не переживай, душа моя, слугу отошлю, ни одна душа не увидит, ни одна! – улыбнулся он.

Пришлось помучиться, доказывая Афанасию, что в его услугах он не нуждается. Лакей никак этого не мог уразуметь и стоял столбом, не двигаясь с места, видимо, полагая, что барин шутит. Пришлось прикрикнуть?

– Что стоишь, как пень?! Сказал же я: не надо мне помогать, я сам! Иди отсюда!

Парень, наконец, вышел и уже за дверью в недоумении пожал плечами и покачал головой.

Избавившись от назойливых услуг лакея, Ваня разделся и погрузился в горячую воду, внутренне пожалев, что теперь он никак не сможет в баньке попариться, веником побаловаться, на мороз после парной выскочить… Теперь все эти радости были ему заказаны: спина, покрытая рубцами и шрамами неминуемо привлекла бы внимание, так как без слов красноречиво свидетельствовала лишь об одном: её хозяина нещадно били плетьми, значит, он либо каторжник, либо крепостной.

Впрочем, Иван недолго предавался невесёлым мыслям: отсутствие возможности попариться в баньке – это такая ерунда по сравнению с тем, что он сейчас свободен и живёт по своему собственному разумению, зарабатывает на хлеб честным трудом, любимая его рядом и счастлива – всё было очень, даже слишком хорошо, но парень неустанно благодарил Господа за проявленное милосердие, посему не опасался насмешки судьбы.

– Должно же быть и на нашей улице счастье! – пробормотал он, нежась в горячей воде.

Взял мочалку и стал намыливаться, негромко, как ему казалось, напевая:

На Ивана на Купала

Девка косу расплетала,

Девка косу расплетала

И милого поджидала.

Нарукавку надевала,

Наручами побряцала,

Наручами побряцала,

Соколика зазывала.

Рукавом одним махнула –

Озеро волной плеснуло,

А другим-то шевельнула –

Лебедь белая скользнула.

Добрый молодец качнулся,

К своей милой повернулся.

К своей милой повернулся

И до ручки дотронулся.

Купальный огонь раздули,

Белы рученьки сомкнули,

Белы рученьки сомкнули,

Чрез костёр перемахнули.

По реке венок пустили –

Своё счастье освятили,

На Ивана на Купалу

Солнце рано заиграло!

Слава!4

Но оказалось не совсем тихо: Афанасий, верно у дверей стоявший, слышал, девушки, оказавшиеся недалече по разным хозяйственным делам, остановились и прислушались, чуть приплясывая, кто с веником, кто с ведром да тряпкой, кто с припасом из кладовой.

– Весёлый барин! – покачал головой парень.

– Твоя правда, Афоня! – подтвердила Паша.

– Если б он у нас на посиделках поиграл, вот уж славно было бы! – мечтательно сказала Марфуша. – Сейчас пел – сердце в пляс пошло, а от прошлой песни плакать хотелось…

– Ну, ты придумала, дурёха! – засмеялся Афанасий. – Будет он на наших посиделках играть! Чай, он барин, а не простолюдин!

– Так ведь и баре тоже православные и крещёные, как и все русские люди, – возразила Паша.

– Такие, да не такие! – вздохнул Афанасий. – А то! Ты на своей шкуре знашь, какие они православные да крещёные!

Паша загрустила. Это верно, прежде чем её выиграл в карты граф Михаил Петрович, она жила у любителя и знатока античности, как он сам себя называл, помещика Мошнина Ивана Фёдоровича. Дабы удовлетворить свою страсть к прекрасному, он не удовольствовался одними мраморными изваяниями – ему угодно было, чтобы его дворовые во время праздников, да и просто визитов изображали скульптуры римских богов и богинь. Для этого их раздевали, белили, надевали специально сшитые тоги и туники и заставляли, полуголых, часами стоять неподвижно. Ежели какая из статуй не выдерживала, её тут же отправляли на конюшню и там драли нещадно, чтоб в другой раз знала, как шевелиться!