Жёны Шанго

Дважды она поднимала молоток – и дважды опускала его под упорным, бешеным взглядом Хозяина молний. Наконец, выругавшись, Нана Буруку швырнула своё орудие на диван.

– Эвинья, будь ты проклята… Ты дала ему свою аше! Нельзя же так, девочка моя! – пробормотала она сквозь зубы. – Это всего лишь глина, как же можно… Сумасшедшие люди эти художники! Впрочем… – Дона Нана на миг прикрыла глаза, и по лицу её скользнула жёсткая улыбка.

– Впрочем, можно и без крайностей. Слишком много окажется хлопот. Не хватало ещё, чтобы Огун потом взялся мстить. А если ещё и Жанаина разойдётся!.. Да, пожалуй, это всё пока ни к чему. Обойдёмся малым.

Дона Нана взяла со стола свечу и принялась капать фиолетовым воском себе в ладонь. Воск был горячим, женщина морщилась, но терпеливо ждала. Набрав полную пригоршню, она вернула свечу на место, покачала воск в ладони, дожидаясь, пока он слегка загустеет. Поднеся руку к губам, нараспев проговорила заклинания. И, подойдя к столу, плотной фиолетовой массой запечатала неистовые, жгучие глаза Шанго. За окном ударила молния, распоров сверху донизу дымные тучи, но Нана даже не повернула головы.

– Вот так, мой дорогой мальчик, – спокойно сказала она. Потушила свечи, забрала с дивана молоток и, не оглядываясь, вышла из комнаты, в которой теперь пахло гарью и отчаянием.

– Эй, детка! Ошу-ун! Я дома!

Никто не отозвался. Квартира была пуста. За открытым настежь окном шелестел дождь, с подоконника капало на пол. Шанго захлопнул за собой дверь, стянул мокрую майку, бросил её в угол. Ещё раз позвал: «Ошун!», но ответа не было.

Шанго зашёл в кухню. Увидев две пустые чашки из-под кофе, полбутылки кашасы и окурки «Bacana» в блюдце, недовольно нахмурился. Заглянул в ванную, прошёлся по комнатам. Заметив развороченную постель, нахмурился ещё больше. Недоумённо воззрился на опон, забытую на простыне. На подносе ещё видны были следы тапиоковой муки, от сырости собравшиеся комочками. На столе лежал мобильный телефон Ошун. Шанго взял маленькую «нокию» в руки и увидел, что она разряжена.

Квартира выглядела так, словно Ошун выбежала на минутку в магазин. Но что-то тревожно скребло Шанго изнутри, с каждым мигом царапаясь всё больней. Наконец, он понял, в чём дело: он не чувствовал запаха жены. Того свежего запаха речной воды и влажных цветов, который всегда шлейфом тянулся за Ошун и надолго оставался там, где она жила. Сейчас запаха не было и в помине.

Встревожившись, Шанго вышел на балкон. Увидел соседку, развешивающую на соседнем балконе бельё.

– Привет, София! Не видала моей потаскухи?

– Явился, наконец? – буркнула София, расправляя цветастую наволочку. – Жрать захотел, или совесть проснулась?

– Да ла-адно тебе… Где Ошун?

– Не знаю. У тебя надо спросить!

– К ней кто-то приходил?

– Да говорят тебе, не знаю! Я же работаю! А Ошун не видела со среды!

– Серьёзно? – нахмурился Шанго. – Уже четыре дня? Она ничего тебе не говорила?

– Ни словечка! – мстительно сообщила София. – Смотри, Ошунинья ведь может и не вернуться! Ей тут уже всё рассказали, всё-всё, можешь мне поверить! Позвони в Ильеус её матери! Думаю, Ошун там и окажется!

– Фигня, – отмахнулся Шанго. Но вернувшись в квартиру, сразу же вытащил телефон.

– Эшу, где моя Ошун? Как это «делает, что хочет»?.. Что значит: «где тебя носит»?! Я в Баие! Да, приехал только что! И мне нужна Ошун! Найди мне её, малыш, и… Что-о?! Ну, попадись мне только!..

Шанго в сердцах швырнул телефон на постель… и в этот миг горячая боль плетью хлестнула его по глазам. Шанго почувствовал, что ослеп. От страха вспотела спина. Он невольно ухватился за спинку кровати, не понимая, что происходит. «Жара не смертельная… Ничего не пил… Что за?..»

Но боль схлынула так же внезапно, как и подступила. Жгучая темнота в глазах растаяла. Постепенно вернулось зрение. Шанго судорожно перевёл дыхание. Потёр веки. Встал. Подошёл к зеркалу. Озадаченно спросил у своего отражения:

– Какого чёрта?..

Ответить самому себе Шанго было нечего.

Оба открыла глаза – и сразу поняла, что день будет особенным. Раннее солнце наотмашь било в открытое окно, играя радугой в каплях ночного дождя на подоконнике. Висящая на стене напротив картина младшей сестрёнки – «Оба, спустившаяся на макумбу» – полыхала карминными, терракотовыми и розовыми красками. Полюбовавшись на саму себя, Оба в который раз грустно признала, что оригиналу до портрета далеко. Из зеркала на неё сонно взглянула чёрная толстуха с помятым лицом и усталыми глазами. Встрёпанные со сна кудри буйной львиной гривой стояли над головой. Оба решительно прихватила их гребнем, натянула платье и отправилась в кухню.

Там, как обычно, всё было на своих местах. Сияли медные, отчищенные до огненного блеска сковороды. Бастионами высились сверкающие кастрюли. Отдраенная решётка большого гриля рассыпала искры по стене. Светилась арктической белизной плита, и серебристо поблёскивала огромная, чуть не с ванну размером, раковина. Идеальный порядок нарушал только сонный Эшу, который сидел на подоконнике и сердито зевал.

– Где кофе, женщина? – не поздоровавшись, спросил он.