Жёны Шанго

– По-моему, ты зря отказался. Это сукин сын Ошосси в одном прав: другого раза не будет. Йанса чем-то здорово его довела. Впрочем, он должен был понимать: жёны Шанго до смерти – жёны Шанго…

Марэ не ответил.

– Ну, хочешь, я нашлю на него сифилис? Или триппер хотя бы?

– Ничему тебя жизнь, я вижу, не учит, – ровным голосом заметил Марэ.

Теперь уже замолчал Обалу, сердито откусывая от манго кусок за куском и не замечая желтого сока, капающего ему на колени.

– Мы с тобой никому не нужны, брат, – глядя в тёмный сад, сказал Марэ. – Тут уж ничего не поделать.

– Это я никому не нужен, – усмехнулся Обалу. – А ты – просто дурак. Дался тебе наш Ошосси… Что в нём особенного? Обычный «кот». На любом пляже в Амаралине таких ведро за минуту можно набрать. Твой последний натурщик, этот Винсенте, между прочим, глаз с тебя не сводит. Чем он хуже? – не могу понять…

– Замолчи, пожалуйста. И иди спать. Незачем нам ссориться из-за моих… глупостей. – Марэ незаметно вытер глаза ладонью, пристально всмотрелся в сияющий над крышами города лунный боб. – Скорее бы приезжала Эвинья… Я скучаю. А ты?

– Кстати, уж если ты вспомнил Эвинью… Взгляни-ка сюда. – Обалу быстро пробежал пальцами по клавиатуре лежащего у него на коленях ноутбука. Марэ безучастно наблюдал за его действиями.

– Это же дайджест «Сарайва». Ну и что? Они пришлют мне его в конце месяца. С каких это пор ты интересуешься новостями иллюстрационного дизайна?

– Посмотри на вот это. – Обалу остановил на экране фотографию небольшого акварельного рисунка. – И скажи, что я не сошёл с ума. Ты видишь подпись художника? Подожди, я увеличу…

Цветной рисунок, играя прозрачными красками, засветился на мониторе. Марэ недоверчиво сощурился. Прочитав надпись в углу фотографии, покачал головой:

– Но этого не может быть… Обалу! Или это ошибка, или…

– Ошибки нет. – Обалу деловито скролил ленту. – Посмотри, их тут десять штук. Ты их помнишь? Помнишь, брат?

Марэ молчал. Затем глухо выговорил:

– Я уверен: сестра ничего об этом не знает.

– Значит, придётся ей рассказать.

Ошун сидела посреди влажной, сочащейся запахами, исходящей щебетом птиц и воплями обезьян сердцевины леса. Был полдень, но солнечные лучи не проникали сквозь крышу из переплетённых сучьев, лиан и листьев, и под деревьями царил зеленовато-золотистый полумрак. Мелкие белые цветы, свисающие на тонких стебельках с ветвей корявого дерева, казались светящимися в этой влажной полумгле. В метре от головы Ошун большой тукан качался на лиане, балансируя громоздким красно-жёлтым клювом и неловко перехватывая кожистую плеть короткими лапками. Его круглый чёрный глаз с любопытством наблюдал за Ошун. Стая обезьян-саймири, щебеча и хихикая, словно волосатые эльфы, переметнулись с дерева на дерево, и вниз посыпались перезрелые плоды. Один из них мягко разбился о плечо Ошун, и та машинально стёрла с кожи жёлтую, текучую мякоть.

Ошун сидела на обомшелом стволе дерева, лежащем поперёк лесной реки. Желтоватая вода, полная травинок, листьев, мёртвых и живых насекомых, полусгнивших плодов и веток, неслась вперёд, с монотонным журчанием теряясь в чаще. Ошун опустила ногу в тепловатую воду. Вымученно улыбнулась. Ей до ужаса, до смертельного страха не хотелось делать то, что она должна была сделать. Но тянуть время дальше не было никакого смысла.

Ошун глубоко вздохнула. Закрыла и открыла глаза. Передёрнула плечами и сняла с шеи ожерелье Эвы – перламутровую радугу, которую держали в пастях бронзовые змеи. С надеждой подумала:

«У меня ведь может и не получиться! Ошун не занимается дождями, это дело Эуа… Если ничего не выйдет, я просто вернусь домой, только и всего! Я ведь сделала всё, что могла!»

И тут же мысленному взору Ошун предстала связанная, избитая, грубо брошенная на влажный глиняный пол Алайя. Её храбрая дочь, которая ни разу за годы страданий не нарушила обета, данного своей ориша… Вскинув руки с зажатым в них ожерельем и подняв лицо к живому потолку из ветвей и листьев, Ошун отчаянно вскричала:

– Рирро, Эуа! Арроробой, Ошумарэ! Я, Ошун, дочь Олодумарэ, я, Ошун с берегов жёлтой реки, я, жена Шанго, умоляю вас о дожде! Пусть он пойдёт! Пусть потоки побегут по лесу, пусть поднимется река! Эуа, Ошумарэ, аго!

Тяжёлая капля шлёпнулась ей на лоб. Ошун умолкла, уронив руки и вся дрожа. Другая капля упала на её обнажённую спину. Третья и четвёртая скользнули в волосы и побежали сквозь их густую массу, щекоча кожу, как маленькие насекомые. Пятую Ошун поймала в подставленные ладони, напугав тукана, который поспешно свесился вниз и ловко, помогая себе клювом, улепетнул по ветвям прочь. А из глубины леса уже шло нарастающее, как тревожный шёпот, бормотание дождя. Поверхность ручья покрылась рябью. В ней тут и там появились спирали течений. С набрякших листьев уже бежали потоки воды, и весь лес постепенно наполнился шумом, стуком и шелестом.