Жёны Шанго

Ошун отбросила за спину мокрые волосы. Повесив перламутровое ожерелье на шею, дождалась, пока вода в ручье поднимется до берегов, – и легко соскользнула с бревна в мутно-жёлтый поток. Бурлящая, пенящаяся река понесла её вниз, через лес. Ошун раскинула руки по поверхности воды, глубоко вздохнула и улыбнулась.

– А теперь… Теперь мне нужен Ошосси!

Штат Пернамбуку, фазенда Дос-Палмас, 1661 год

– Сеньор, проснитесь! Проснитесь, ради всего святого!

Луис открыл глаза. За окном шумел дождь. Перед лицом маячила серая от страха физиономия Фелипе. Сообразив, что если уж Фелипе осмелился ворваться в хозяйскую спальню, значит, происходит что-то из ряда вон, Луис торчком сел в постели.

– Ты рехнулся, собачий сын? Что стряслось?

– Река поднялась, сеньор. Наводнение, сеньор. Вода уже здесь, сеньор.

– Что?.. – глупо переспросил он, глядя в расширенные от ужаса глаза мулата. – Ты пьян? Какое наводнение?

И сразу же он понял, что Фелипе прав. Дождевые потоки за окном гремели, как пушки королевской флотилии. Откуда мог взяться ТАКОЙ дождь посреди сухого сезона, Луис не понимал.

– Сеньор, это началось ночью, и с каждым часом только хуже делается! Река вышла из берегов! Вода идёт и идёт: во дворе уже выше колена! Нужно уходить к побережью, сеньор, через час уже может быть поздно! Я не помню, чтобы вода поднималась так! Это колдовство, сеньор, вот что это такое!

– Ты с ума сошёл! – заорал Луис, отвешивая мулату оплеуху, от которой тот полетел на пол. – Я шагу не сделаю со своей земли! Что за дьявол наслал этот ливень?..

– Это не дьявол, сеньор, – с торжественным ужасом произнёс Фелипе, осеняя себя крестным знамением. – Это ваша ведьма Меча. Я предупреждал сеньора ещё…

И снова сильный удар сбил его с ног. Приподнявшись на локте и вытирая кровь с разбитых губ, мулат упрямо прошептал:

– Это всё сделала Меча… Вы сами видели её волшбу, сеньор. Она ведьма, она сделала это своим колдовством. Прикажите, сеньор, только прикажите, – и я убью её!

Луис молчал, чувствуя, как сжимается в горле горький комок.

«Господь наш Иисус, Пресвятая дева, Мадонна, зачем вы оставили меня? В чём я согрешил, чем провинился? Откуда взялся этот дождь в декабре?! Бежать к побережью? В капитанию, в Ресифи? Бежать, как испуганный пёс, из-за нескольких капель воды?! Ну уж нет!»

– Я не сделаю и шагу с моей земли, – глухо повторил он. И мимо съёжившегося надсмотрщика вышел из спальни.

Фелипе догнал хозяина уже на веранде.

– Я прошу прощения, сеньор, но шестеро чёрных подохли. Из тех, что занимались бесовскими играми позавчера. Вы приказали…

– Я же велел не калечить!

– Разумеется, сеньор, всего по полсотни ударов… И привязали к столбам. Но столбы ночью подмыло, они упали в воду, и черномазые захлебнулись. Остальных мы поснимали, я запер их в сарае. И вот теперь они там орут! И как бы… как бы не разнесли двери! Это колдовство, сеньор, клянусь Мадонной! Проклятое чёрное колдовство! Ваша Меча! Только прикажите, я зарежу её щенка у неё на глазах, и она сразу же снимет чары!

– Заткнись! – рявкнул Луис, и Фелипе, наконец, повиновался. Стоя на влажных досках крыльца, они вдвоём смотрели на залитый жёлтой водой двор. На заборе сидели перепуганные куры. Голые негритята пробирались по пояс в воде, отлавливая чудом не захлебнувшихся поросят. С холма неподалёку доносилось жалобное мычание: туда работники согнали коров и мулов.

– Это ненадолго, – шёпотом сказал Фелипе. – Дождь не кончается. Один дьявол знает, что случилось с этой рекой в лесу… Убейте Мечу, хозяин. Или отпустите её вместе с её ублюдком. Мы погибнем.

В конце галереи появилась Долорес. Она была такой же, как всегда: в накрахмаленных юбках, в фиолетовом тюрбане над широким некрасивым лицом. При виде неё дон Луис немного пришёл в себя. Что ж, наводнение, убытки… Это всегда может случиться в этом проклятом краю. Тростник, разумеется, погибнет, урожая не будет. Значит, придётся продать негров и, возможно, какое-то золото, чтобы дотянуть до следующего сезона. Не будет же этот дождь идти неделю!

– Полагаю, нам конец, сеньор, – сдержанно сообщила Долорес. – Вы слышите, что завывают эти несчастные?

По спине Луиса вновь поскакали мурашки. Из последних сил стараясь выглядеть таким же спокойным, как старая негритянка перед ним, он подошёл к краю веранды и прислушался. Из сарая неслось слаженное пение пяти десятков глоток:

– Оро ейе, Ошун… Оро ейе, Ошун, аго, аго, аго…

– Что это? Я ведь запретил! Фелипе! Немедленно иди туда и наведи порядок!

– Вы приказали, и я пойду, – хрипло ответил мулат. – Но они разорвут меня на части. Они кричат, что это гнев Ошун.

– Кого, чёрт возьми?!.

– Я… Я не знаю, сеньор…

– Вр-рёшь! – зарычал Луис, одним ударом отбрасывая надсмотрщика на перила галереи. – Ты знаешь! Твоя мать была такой же чёрной сукой, как эти, которые сейчас голосят в сарае! Ты вырос в этих хижинах! Ты не можешь не знать! Что это за Ошун?!

– Я не знаю, сеньор, пощадите… – прошептал разбитыми губами Фелипе, падая на колени, и Луис понял: проклятого мулата можно убить, но он не сознается.